XIX столетие как историческая эпоха, связанная с торжеством индустриального общества, идей либерализма и прогресса, нашло свое трагическое завершение на полях Первой мировой войны (1914–1918 гг.), столетний юбилей начала которой мы отмечаем. Борьба ведущих экономических держав за рынки сбыта, колонии, военное преобладание привела к перерождению ценностей свободы и демократии в национально-государственные. Германия считала себя обойденной в территориальных разделах мира, претендуя в том числе и на европейские территории – Прибалтику и Украину. Экономический рост России в значительной мере был обусловлен режимом судоходства в проливах Босфор и Дарданеллы, которые полностью контролировала Турция, нередко «ставя палки в колеса» российской торговле. Геополитические интересы России входили в прямую конфронтацию с планами Австро-Венгрии в отношении Балкан, проливов и ряда территорий Центрально-Восточной Европы. Великобритания и Франция были всерьез озабочены ростом экономического и военного могущества Германии. Франция надеялась вернуть утерянные в ходе франко-прусской войны 1870–1871 гг. Эльзас и Лотарингию
Если одним странам путем социальных реформ и экономических уступок рабочему классу со стороны монополий удалось смягчить социальные противоречия, то другие в начале XX в. испытали серьезные общественные катаклизмы и были не прочь решить внутренние проблемы короткой победоносной войной. Правительства европейских стран, обвиняя в кознях друг друга, активно способствовали не просто патриотическому подъему в обществе, но росту шовинистических настроений и претензий. Страны поспешно вооружались, боясь отстать от конкурентов, в результате чего с 90-х годов ХІХ в. до 1913 г. военные бюджеты ведущих государств выросли более чем на 80%. И страны Антанты, и Тройственный союз рассчитывали на скорую победу и даже не предполагали реальных кошмаров войны для Европы и ее результатов с одним победителем – США.
О возможности войны говорили, но всерьез к ней готовы не были, и ее объявление прозвучало как «гром среди ясного неба». Тем не менее, начало войны вызвало небывалый патриотический подъем в воюющих державах. Планы воюющих сторон сразу дали сбои, военные действия затягивались на неопределенное время, неся с собой разрушения городов и сел, экономические опустошения, голод, огромные потери населения. Это привело к сокращению численности населения России (на 2,3 млн.), Германии (на более чем 2 млн. чел.), Австро-Венгрии (более чем на 1,4 млн.) и Франции (более чем на 1,5 млн.), Англии (почти на 800 тыс. чел.) и т.д. [1].
По мере накопления усталости в обществе от войны стал наблюдаться рост антивоенных настроений, протестов, забастовочного движения. Война негативно влияла на психологическое состояние как гражданского населения, так и военных, справедливо пишет С. Виднянский: «Использование новых видов вооружений (танков, самолетов, подлодок, химического оружия) и нетрадиционных методов ведения боевых действий, нивелирование роли отдельного воина и таких традиционных ценностей, как честь, слава, героизм, привели к распространению среди солдат и офицеров настроений страха, депрессии, разочарования и отчаяния, а также возмущения в адрес тех, кто отправил их на эту войну» [1]. В итоге приходит горькое похмелье, ощущение смены исторических эпох и даже временная потеря исторических ориентиров.
«Современный мир, – писал в конце 1915 г. Л.М. Лопатин, – переживает огромную историческую катастрофу, – настолько ужасную, настолько кровавую, настолько чреватую самыми неожиданными перспективами, что перед ней немеет мысль и кружится голова... В свирепствующей теперь небывалой исторической буре не только реками льется кровь, не только крушатся государства... не только гибнут и восстают народы, – происходит и нечто другое... Крушатся старые идеалы, блекнут прежние надежды и настойчивые ожидания... А главное, непоправимо и глубоко колеблется самая наша вера в современную культуру: из-за ее устоев вдруг выглянуло на нас такое страшное звериное лицо, что мы невольно отвернулись от него с недоумением. И поднимается неотступный вопрос: да что же такое, в самом деле, эта культура? Какая ее материальная, даже просто жизненная ценность» [2].
Среди тех ученых, кто наиболее ярко и драматично представил общественные настроения и переживания, вызванные войной, был известный историк-либерал Р.Ю. Виппер. Идея глобального цивилизационного кризиса широко развивалась им в ряде статей и сборников, таких, как «Гибель европейской культуры» (М., 1918), «Кризис исторической науки» (Казань, 1921), «Круговорот истории» (М-Берлин, 1923) и др.
В различных работах Виппер обосновывает ту мысль, что современная катастрофа – итог длительного развития России по индустриальному пути. В «Предисловии» к сборнику «Круговорот истории» он особо подчеркнул, что нельзя сводить современную катастрофу к мировой войне и гражданскому междоусобию: «Напротив, в самых катастрофах думалось увидеть естественные последствия роковых данных, заложенных в предшествующей культуре, которую мы привыкли звать культурой XIX века» [3, с. 5–6]. Историк выделяет такие гибельные черты культуры XIX века, как скоротечность развития и распада цивилизации, развитие техники и упадок личных навыков, демократизация общества при росте нетерпимости классов, критиканство века, самонадеянность при жестокости и воинственности [3, с. 6–7]. Причем социальный развал, по его убеждению, начался не в России, а на Западе, но последний «тем счастливее нас, что там, вероятно, не произойдет социалистического опыта...» [3, с. 28]. Россия же, по его убеждению, превратилась по преимуществу в поле «жестокого опыта над человечеством» [3, с. 116].
На эмоционального исследователя оглушающее впечатление оказали события Первой мировой войны и особенно вызванная войной революционная буря в России. Показательна по рассматриваемому вопросу его лекция «Состояния и события, массы и личности, интересы и идеи» (1920). Говоря о том, что ныне жизнь учит историю, Виппер призвал пересмотреть содержание накопленных исторических представлений в свете происшедших событий: «Теперь факт падения России, наукой весьма плохо предусмотренный, заставляет историков проверить свои суждения». [4, с. 3]. Норма прежнего преподавания и изучения истории – социальный подход – его уже не устраивает, так как мало внимания уделялось политической истории и роли отдельных личностей в событиях. Первостепенное значение признавалось, сожалеет историк, за интересами, а не идеями, т.е. преимущественно описывались состояния, а не события. Понятно, что при таком взгляде войны уходили на задний план, останавливаться на них считалось старомодным. И вот «над этим-то закосневшим в своих предрассудках обществом, заснувшим над поверхностью клокотавшего вулкана, – восклицал Виппер, – и стряслась двойная беда – война и социальная революция...» [4, с.4–6]. Современные события заставляют искать, полагал исследователь, новые подходы к прошлому: повсеместно интерес привлекают войны, революции, личности вождей, роль идей в судьбах человечества. В итоге ученый приходил к следующему выводу: «Мы теперь хотим прежде всего знать события, роль личностей, сцепление идей. Когда эту смену воззрений и вкусов захочет определить философ, он скажет: общественное мнение перешло от воззрения материалистического к идеалистическому» [4, с. 13].
Р.Ю. Виппер еще с конца XIX столетия подверг резкой критике теорию прогресса, господствовавшую в европейской науке. Теперь научная критика основательно дополнилась социальной – несовпадение ожиданий европейского и политических реалий. Данная теория, на его взгляд, пыталась свести разрозненные человеческие группы к одному целому, к одной линии развития, к единой цели. В основе такого подхода лежал европоцентризм. Среди любых катастроф, в самое удручающее время теория прогресса пыталась найти момент будущего восхождения на очередную ступень. Связанная с социальными интересами торговцев и промышленной буржуазии, теория прогресса, по Випперу, обожествляла успехи производства, считала скорым и неизбежным установление всеобщего благосостояния, мира, реализацию прав личности и укрепление общественных связей. [5, с. 26–27, 71; 4, с. 15–16]. Успехи историографии, а главное, наблюдения над современностью, по Випперу, подорвали центральную идею мировоззрения XIX столетия: «Наше время, и особенно впечатления колоссальной войны, немилосердно разбили все эти религиозные видения и восторги. Едва ли когда-нибудь так трагически и так сразу погибало мировоззрение эпохи...». От прежнего символа веры, по убеждению историка, не осталось ни одного догмата. [5, с. 70]. Оказалось, писал Виппер, что капитализм несет не только технический прогресс, но и конвульсивность в развитии общества, упадок морали, обострение классовых антагонизмов. Империализм вызвал новую волну воинственности и жесточайшую из войн; войны оказались вечными, а пацифизм лишь историческим курьезом. Ни одна из прежних войн не знала такого варварства, как мировая. [3, с.33–54; 4, с. 5–6, 29–30; 5, с. 25, 36–39]. Все это вызывало у мыслителя «жуткое сознание катастрофы, разразившейся над европейским человечеством ...», когда культура начала сама себя уничтожать [5, с. 3–5].
Не случайно, характерной чертой випперовского восприятия современности, на рубеже 10–20-х гг. XX в., стало представление о закате новоевропейской цивилизации. Показательны уже названия его работ; «Гибель европейской культуры», «Круговорот истории». «Мы чувствуем, – писал ученый, – что наша цивилизация, подобно греко-римско-иудейской, клонится к кризису, дошла, после блестящего критицизма, после лихорадочного напряжения деятельности, до упадка и бессилия, слышит все больше и больше неминуемое приближение варварства» [3, с. 99]. Кругом историку видятся аналогии с Пелопоннесской войной и римскими гражданскими войнами, принесшими опустошение: «Мы еще находимся в начале катастрофы, – полагал Виппер, – но иные факты, знакомые нам по времени Сократа в Греции, Цезаря и Августа в Риме, успели уже обнаружиться». Среди них он видит равнодушие масс, в том числе и рабочих, к политике, обращение большевиков к приемам власти бюрократического самодержавия, утрату национального чувства, разочарование в демократии [4, с. 36]. Особенно исследователь подчеркивает негативное воздействие гражданской войны в России, которая «есть сплошная несправедливость, сплошной захват <...> нарушение всех существующих прав и всякого права, бесконечная и всеобщая экспроприация» [3, с. 173].
Виппер напоминает, что упадок Афин наступил, как и ныне, после жестокой войны, сравнивая Пелопоннесскую с Первой мировой войной. И тогда война внешняя повела к ожесточению межклассовой. И тогда толпа разуверилась в вождях, вырвалась на волю, буйствовали анархические настроения, уничтожались памятники культуры и библиотеки, кризис переживала интеллигенция. Древний мир, утверждал историк, знал все эти формы [5, с. 98]. Все эти факты падения античного мира, по мнению ученого, как бы «приблизились к нам, внезапно сделались возможными и повторимыми» [4, с. 37]. Сам интерес к античности, особенно к гражданским войнам, к раннему христианству, полагал он, не случаен, определяется современными настроениями в обществе, основанными на сознании сходства того времени и нынешнего [3, с.79–81, 99–100]. Римские гражданские войны для исследователя – классическая модель таковых вообще. Ее понимание позволяет лучше ориентироваться в современности [3, с. 140].
Виппер не имел конкретных представлений о судьбе новоевропейской культуры. С одной стороны, он говорил о завершении очередного исторического периода и наступлении нового средневековья, а с другой, верил в возможное возрождение культуры, особые надежды в этой связи возлагая на интеллигенцию и женщин [3, с.7–8, 112–114; 5, с. 3–5, 68–69, 102–105 ].
Идея циклизма культур и возможного возврата европейской культуры к средневековью на рубеже 10–20-х гг. ХХ в. получила широкое распространение. На Западе ее отстаивал О. Шпенглер (Закат Европы) и А.Тойнби. Были ее последователи и в России. В 1922 г. Н.А. Бердяев, Я.М. Букшпан, Ф.А. Степун и С.Л. Франк выпустили совместный сборник «Освальд Шпенглер и Закат Европы», в котором развивали идею глубочайшего кризиса современной культуры [6, с. 3, 32–33, 49, 53–54, 56]. Авторы дали чрезвычайно высокую оценку Шпенглеру. На место гибнущей рационалистической культуры, по мнению русских философов, придет новая близкая раннему средневековью [6, с. 53, 69]. Бердяев прямо утверждал, что «мы живем в эпоху внутренне схожую с эпохой эллинистической, эпохой крушения античного мира», что грядет новое средневековье, очередная «ночная эпоха» [6, с. 57, 313]. Мыслитель предупреждал, что современное варварство «будет варварство от самой цивилизации», когда над человеческими душами господствует «машинность и механистичность, подменяющая подлинное бытие» [7, с. 172]. Он пророчески писал, что «не удадутся и те основные идеи и задачи, которыми живет наша эпоха, не удастся никогда социализм, который попробуют осуществить <...> Социализм в опыте осуществления своего будет совсем не тем, к чему социалисты стремятся» [7, с. 155].
Следует отметить, что близкие процессы в восприятии Первой мировой войны отмечаются и в русской литературе. Как указывает в своей диссертации И.Ф. Герасимова, если «в восприятии начального этапа войны в русской поэзии доминировало ощущение не только близящегося «конца времен», но и предчувствие некоего грандиозного поворота всей мировой истории», о «по мере развертывания военных событий и <...> истощения людских ресурсов, отсутствия ожидаемых побед отношение русского общества к войне поляризуется <...> Определяющей тенденцией русской поэзии заключительного этапа войны становится острая критическая рефлексия по отношению к ее разрушительным последствиям, неприятие насилия, осуждение братоубийства, горячее стремление приблизить мирное будущее» [8]. Долгожданный мир для Европы наступил, но не для Советской России. Однако прошло два десятилетия, и кошмары Средневековья вновь стали реальностью для всех государств, втянутых во Вторую мировую войну.
Нечухрин А.Н.
Военно-историческое наследие Первой мировой войны в Республике Беларусь и Российской Федерации : проблемы изучения, сохранения и использования : сб. науч. ст./Учреждение образования "Гродненский гос. ун-т им. Я.Купалы"; Ред. коллегия: А.Н. Нечухрин, С.А. Пивоварчик, В.А. Белозорович, С.В. Донских, М.В. Мартен.- Гродно : ГрГУ им. Я. Купалы, 2016
