Первая мировая война является одним из самых известных военных конфликтов за всю истории человечества. Ее можно рассматривать не просто как историческое событие, но как «сверхисторическое» событие, настолько много историософских, культурфилософских и даже метафизических смыслов связано с интеллектуальным освоением опыта Первой мировой войны – «катастрофы, после которой мир никогда не станет прежним».
Наиболее радикальные и долговременные изменения по итогам Первой мировой войны произошли в сознании людей. Как отметил Альфред Вебер: «Никогда еще человечеству не приходилось испытывать нечто столь нежеланное и непреднамеренное для понимающих, обладающих духовностью людей» [1, c. 499]. Вера во всесильный и неизбежный социальный прогресс была предана забвению. Гуманистический идеал совершенной природы человека оказался иллюзией. Привлекательность «европоцентристской» модели в рамках мировой цивилизации сильно померкла. Человек ХХ века осознал всю относительность и неустойчивость своего бытия, несмотря на впечатляющие успехи науки и техники. С этим ощущением перманентной социальной опасности мы живем по сегодняшний день.
В традиционном обществе человек чувствовал опасность либо со стороны природы, либо иноплеменного враждебного окружения. Его столь примитивная по сегодняшним меркам хозяйственная и повседневная жизнь казалась «домодерному» человеку оазисом спокойствия и процветания. Достаточно вспомнить ставшие классикой пасторальные темы в творчестве Гесиода, Феокрита и Вергилия, породившие вплоть до начала XIX века целый сонм подражателей. Благодаря научно-техническому прогрессу в XIX веке у людей «западной цивилизации» появилось ощущение близкого «земного рая». Буржуазная демократия снимала последние социальные противоречия, а успехи науки, техники и промышленности навсегда покончили с зависимостью человека от «обезличенных сил природы». После Первой мировой войны в наш внутренний мир вернулось затаенное ощущение страха. Уже не перед природной стихией, но перед еще более страшной, всепоглощающей и коварной социальной стихией.
Что касается собственно исторических итогов и последствий Первой мировой войны, то с высоты сегодняшнего дня эта «вселенская катастрофа» производит впечатление самой бессмысленной военной драмы за всю историю человечества. Современники назвали ее «Великой войной», которая ведется за прекращение в будущем всех войн. Но оказалось, что это был лишь пролог к еще более разрушительной, кровавой и беспощадной Второй мировой войне, в которой «промышленные способы уничтожения людей» были применены не только к вооруженным силам, но и к гражданскому населению в невиданных доселе масштабах. В глобальном геополитическом плане Первая мировая война стала результатом соперничества Великобритании и Германии за мировое господство. Все прочие участники войны ставили перед собой лишь региональные цели. Но настоящим победителем из войны вышли США. Из пяти «великий европейских держав», которые в августе 1914 г. вступили в войну, три империи – Австро-Венгерская, Германская и Российская – прекратили свое существование.
Первая мировая война воспринималась европейцами как крушение привычного мира – «классической цивилизации Нового времени», достигшей своего расцвета во время т.н. «Долгого XIX века (1789 – 1914)». Как великолепно суммировал Эрик Хобсбаум: «Экономика этой цивилизации была капиталистической, конституционные и правовые нормы – либеральными, облик ее основного класса – буржуазным, успехи в науке, образовании, материальном и нравственном прогрессе – выдающимися» [2, c. 16]. Из горнила Первой мировой войны вышли две идеологические альтернативы «обанкротившемуся капитализму»: коммунизм и фашизм, которые к концу ХХ столетия превратились в маргинальные социальные явления и идеологические течения. Необходимо признать, что за исключением «нравственного прогресса» все прочие характеристики «цивилизации XIX века», данные Э. Хобсбаумом, вполне соответствуют реалиям мирового сообщества начала XXI века. Если абстрагироваться от ряда политических и технологических изменений, то в «цивилизационном» плане в 2014 году мы вернулись в точку начала Первой мировой войны – респектабельный буржуазный 1914 год. Более того, спустя сто лет и пройдя через два поражения Германия, по меньшей мере, на региональном уровне и в экономическом плане заняла место, за которое она некогда безуспешно сражалась – став «локомотивом европейской интеграции и экономики» [3, c. 81 – 82]. Тогда в чем же «исторический смысл» Первой мировой войны?
Лишь два «исторических следствия» Первой мировой войны с небольшими изменениями дожили до настоящего времени: американских доллар в качестве мировой валюты и национальные государства Центральной и Восточной Европы. Самим фактом своего существования эти государства обязаны «мировому пожару Великой войны». Посему обращение в столетний юбилей Первой мировой войны к национальным дискурсам государств Центральной и Восточной Европы представляется весьма поучительным.
Накануне Первой мировой войны на политической карте «большой» Восточной Европы (включая Балканский полуостров) существовало всего десять государств. Четыре из них являлись старыми монархиями с давними имперскими традициями: Австро-Венгерская империя Габсбургов, Германская империя Гогенцоллернов (самая молодая), Турецкая империя Османов и Российская империя Романовых. Являясь «старыми континентальными империями», они претендовали на определенный универсализм, который был фундирован религией. Австро-Венгрия выступала как защитница и покровительница всех католиков, Германия – протестантов, Турция – мусульман, а Россия – православных во всем Восточноевропейском регионе [4, с. 33].
Национальные процессы со второй половины XIX века внесли существенные изменения в эту «региональную макросистему» имперских взаимоотношений. Империи были вынуждены озаботиться поиском своих «национальных оснований» и формированием своеобразным национально-имперских идентичностей. Результатом этого стали особые дискурсы, определенные Алексеем Миллером как «панэтнические идеологии»: панславизм, пантюркизм и пангерманизм. [4, с. 34]. Любопытно отметить, что эти дискурсы взаимно «усиливали», стимулировали и обуславливали друг друга. Естественно, что все подобные дискурсы включали в себя обязательный «исторический компонент» – «наглядное фактологическое объяснение» с максимально длинной генеалогий, который оказывался невероятно устойчивым. В качестве примера можно сослаться на немецкого ученого и, безусловно, гуманиста Альфреда Вебера. В июне 1945 г. в работе «Прощание с прежней историей» он счел возможным отчасти объяснить крах нацистской Германии экспансией извечно враждебного немцам панславизма: «…исходящего вначале от западных славян, подхваченного русскими славянофилами, завершившегося переходом в русло милитаристски окрашенного царского империализма и идущего к милитаризму панславизма» [1, c. 454].
Попытка империй «усидеть» сразу на двух стульях – религии и «панэтнических сообществах», оказалась неудачной дискурсивной практикой. В Германской империи оставалась неоднозначной проблема немцев-католиков. Для Австро-Венгрии с появлением Германской империи опасность представлял не только панславизм, но и пангерманизм. Камнем преткновения для российской «идеологической экспансии» становились католические славянские народы, особенно поляки и украинские греко-католики (униаты).
Вторым направлением «имперской адаптации» к «эпохе национализмов» стала поддержка национальных движений, которые не могли быть теоретически и/или практически инкорпорированы в собственное конфессиональное и панэтническое пространство, но фактом своего существования ослабляли соседние «континентальные империи» или служили буферными государствами. К числу подобных политических образований к началу Первой мировой войны принадлежало шесть из десяти государств «большой» Восточной Европы. Все они обрели независимость и признание «великих держав» в XIX – начале XX века: Греция (1830), Черногория (1852), Румыния (1877), Сербия (1878), Болгария (1908) и Албания (1912).
Показательно, что все эти государства являлись априори национальными. Все они были образованы за счет территорий слабеющей Османской империи (Турции), глубокий социально-экономический и политический кризис которой стал очевидным с XVIII века. Показательно, что на Балканах все неславянские народы обрели свои национальные государства еще до начала Первой мировой войны. Это были Греция, Румыния («остров латинской культуры в славянском море») и Албания. Они достаточно быстро получили признание и даже поддержку со стороны «великих держав». Во многом это объясняется тем фактом, что неславянские государства «не вписывались» как существенный негативный фактор в «панэтнические» дискурсы континентальных империй.
Три государства являлись славянскими: Черногория, Сербия и Болгария. Именно эти национальные государства являлись источником нестабильности в Восточной Европе. Во-первых, сам факт их существования был стимулом для славянских национально-освободительных движений в Австро-Венгрии и, отчасти, в Германской и Российской империях («польский вопрос»). Во-вторых, положенный в основу национальной диверсификации лингвистический принцип в условиях незавершенности процесса формирования национальных языков и литератур можно было трактовать очень широко. Особенно применительно к Македонии и Боснии и Герцеговине, что создавало почву для конфликтов между самими славянскими государствами. Результатом стали две Балканские войны, которые выступили своеобразным прологом к Первой мировой войне. Для «великих держав» и «континентальных империй» стало шоком, что молодые национальные государства Восточной Европы не следует слепо в фарватере их политики, но преследуют в первую очередь свои национальные (региональные) интересы. В зависимости от которых они планируют использовать традиционные европейские политические альянсы тем самым нарушая хрупкий «баланс сил».
В ходе Первой мировой войны Австро-Венгрия и Россия вынуждены были пойти на формирование национальный воинских подразделений. В Австро-Венгрии это были польские и украинские части, в России – латышские, чешские и польские части. Таким образом, взаимное ожесточение сторон привело к тому, что «панэтнические» идеологии оказались на практике вытеснены «классическим этнонационализмом». Как проницательно заметил Алексей Миллер: «Макросистема континентальных империй в течение длительного времени была внутренне стабильна потому, что, несмотря на частые войны между соседними империями, все они придерживались определенных конвенциональных ограничений в своем соперничестве. Только в ходе приготовлений к большой европейской войне и во время Первой мировой соседние империи стали столь активно, отбросив прежние ограничения, использовать этническую карту против своих противников. Сила национальных движений в этой макросистеме к концу войны во многом была обусловлена тем, что они получили поддержку соперничавших империй, которые теперь боролись друг с другом «на уничтожение» [4, c. 41 – 42].
Эту тенденцию лишь усилили набиравшие популярность в глобальном масштабе идеи В.И. Ленина и Вудро Вильсона о праве наций на самоопределение. Однако необходимо помнить, что прежде чем нация реализует на практике это право, необходима обоснованная теоретическая конструкция, подтверждающая сам факт существования такой нации. В этой связи уместно привести слова Айвона Дженнингса о вильсоновской (американской) концепции самоопределения наций: «На первый взгляд она кажется разумной: пусть народ сам решает. На самом деле она смешна, потому что народ не может решать, пока кто-то не решит, кто является народом» [5, с.152]. По сути, решения о том какие нации должны появиться на развалинах континентальных империй во время войны принимались (обосновывались, организовывались и финансировались) самими соперничающими империями! Другое дело, что «окончательное устроение» Восточноевропейского региона вынуждены были взять на себя другие «великие державы» – победители в «Великой войне».
В результате Первой мировой войны на политической карте «большой» Восточной Европы появилось шестнадцать государств. Из них три федерации и ни одной империи, по крайне мере «де-юре». К числу федераций можно отнести Советскую Россию, Югославию и Чехословакию. Национальными государствами являлись: Финляндия, Эстония, Латвия, Литва, Польша, Германия, Венгрия, Австрия, Румыния, Болгария, Албания, Греция и Турция. Лишь одно национальное государство по итогам Первой мировой войны прекратило свое существование – Черногория вошла в состав Югославии – «Королевства сербов, хорватов и словенцев». Многие из новых государств не могли опереться на какую-либо внятную историческую традицию своего существования в прошлом. Только факт этнолингвистических отличий, крах «континентальных империй» (Австро-Венгрии, Германии и России) и позиция стран-победительниц в Первой мировой войне (США, Великобритании и Франции) гарантировали их границы и сам факт существования.
Следует отметить, что «конструируя» новую Восточную Европу «великие державы» сами часто меняли или признавали границы молодых национальных государств исходя из их геополитической целесообразности и вклада в победу над центральными державами. Поэтому, несмотря на явное нарушение этнолингвистического принципа границы Румынии, Югославии, Чехословакии и Польши были значительно расширены за счет Венгрии, Болгарии, Австрии, Германии и России. В результате, почти все национальные государства Восточной Европы мечтали о пересмотре своих границ, что явилось немаловажным фактором их втягивания и участия во Второй мировой войне.
Второй проблемой новых государств Центральной и Восточной Европы стало наличие в их составе больших этнических (национальных) меньшинств. Хорваты, словенцы и боснийцы в составе Югославии, немцы и словаки в составе Чехословакии, немцы, украинцы и белорусы в составе Польши, венгры в Румынии стали серьезным дестабилизирующим фактором для этих «национальных» государств. Все эти привело к тому, что восприятие Первой мировой войны в национальных дискурсах государств Центральной и Восточной Европы оказалось скорее негативным и трактовалось как трагический опыт национальной истории.
Важным элементом национального дискурса Первая мировая война стала лишь для Румынии и Сербии. В процентном плане эти государства понесли самые большие потери – около 8 % и свыше 10 % всего населения соответственно [2, c. 36 – 37]. Для этих государств участие в Первой мировой войны является героической страницей прошлого, когда на карту было поставлено само их существование, потери и страдания населения оказались огромными, а проявленный героизм позволил разрешить в свою пользу насущные национальные проблемы (приобрести новые территории и повысить международный статус).
Для Польши, Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы и Чехословакии гораздо большее значение имели гражданские войны и приграничные конфликты с наследниками развалившихся «континентальных империй» нежели грандиозные битвы Первой мировой войны. Здесь история «Великой войны» воспринималась как тяжелое империалистическое наследие, предотвратить которое в будущем позволяет наличие собственных национальных государств. По идеологическим причинам эта позиция на десятилетия также стала официальной и господствующей в Советской России. В этих странах Первую мировую войну либо предавали забвению, либо вытесняли на периферию исторической памяти.
Для Австрии и Венгрии Первая мировая война стала «родовой травмой». Эти государств лишились престижного статуса «имперского и королевского», больших территорий с многочисленным немецким и мадьярским населением. Это было «прощание с большой историей». Для Германии и, отчасти, Болгарии война явилась тяжелым, обидным и «незаслуженным» поражением. Со временем, в контексте итогов и вины Второй мировой войны, Германия была вынуждена переосмыслить этот исторический опыт. Болгария же предпочла пойти по пути его вытеснения на периферию исторической памяти.
Таким образом, Первая мировая война непосредственно способствовала формированию большинства современных национальных государств Центральной и Восточной Европы. Она во многом предопределила современную политическую и этническую карту региона. Однако, для большинства восточноевропейских национальных дискурсов Первая мировая война не является значимым элементом. Наоборот, наблюдается тенденция к ее элиминированию из исторической памяти нации. Представляется, что для этого существуют две основные причины. Во-первых, политические элиты многих государств Центральной и Восточной Европы не принимали непосредственного участия как руководители в Первой мировой войне. Даже командующий польскими легионами на службе Габсбургов национальный польский герой Юзеф Пилсудский сражался не за победу Австро-Венгрии, а за возрождение Польши. Поэтому факт участия польских солдат в национальных формированиях Австро-Венгрии (легионы Ю. Пилсудского), России (корпус И.Р. Довбор-Мусницкого) и Франции (армия Ю. Халлера) рассматривался в первую очередь как их подготовка к участию в решающих и действительно важных исторических событиях – борьбе за западные границы Польши и против большевистской агрессии.
Во-вторых, «инкорпорация» исторического опыта Первой мировой войны в национальные дискурсивные практики большинства новых государств ставила под сомнение легитимность самого факта их существования. Война была развязана «континентальными империями», которые препятствовали нормальному, свободному национальному развитию восточноевропейских народов. Активное участие в войне, если это не было героическое сопротивление проигравшим Центральным державам, компрометировало молодые национальные государства. Отсюда устойчивая фигура вытеснения Первой мировой войны на периферию исторической памяти как «чужой войны на нашей территории».
В-третьих, само по себе участие в Первой мировой войне в качестве субъекта накладывало на человека или страну коллективную ответственность за общеевропейский кризис культуры и духовности, за «надлом» классической цивилизации Нового времени и горький финал «Долгого XIX века». Это особенно тонко чувствовали люди, воспитанные в духе высокой (классической) европейской культуры. Как заметил известный в XIX веке австрийский поэт и драматург Франц Грильпарцер, человечество движется от гуманности через национальность к зверству [1, c. 454]. Так стоило ли национальным государствам «присваивать» себе часть исторического наследия Первой мировой войны?
Донских С.В.
Военно-историческое наследие Первой мировой войны в Республике Беларусь и Российской Федерации : проблемы изучения, сохранения и использования : сб. науч. ст./Учреждение образования "Гродненский гос. ун-т им. Я.Купалы"; Ред. коллегия: А.Н. Нечухрин, С.А. Пивоварчик, В.А. Белозорович, С.В. Донских, М.В. Мартен.- Гродно : ГрГУ им. Я. Купалы, 2016
