Видное место в отечественной исторической науке конца XIX – начала XX вв. занимал А.С.Лаппо-Данилевский. Ученый прославился не только конкретными исследованиями по истории России, но и своими изысканиями в области методологии истории, историографии и источниковедения. Он являлся признанным лидером неокантианского течения в отечественной исторической науке. Для методологических воззрений историка были характерны и присущая неокантианцам направленность на выявление специфики исторического исследования, и стремление преодолеть те положения концепции немецких мыслителей, которые по существу расходились с задачами научного знания современной эпохи. Он широко опирался на традиции русской философско-исторической мысли.
В разное время неодинаковые элементы научного наследия А.С.Лаппо-Данилевского привлекали к себе внимание историографов. Его теоретико-методологические взгляды получали на разных этапах развития нашей науки диаметрально-противоположные оценки, которые не были свободны от конъюнктуры и политических пристрастий их авторов.
А.С.Лаппо-Данилевский не был обойден вниманием своих коллег при жизни. Практически все его крупные работы вызывали по выходу пристальный интерес и споры [1]. В честь двадцатипятилетия его научной деятельности учениками и товарищами по работе был издан специальный сборник статей, посвященных его творчеству, с указанием трудов исследователя [2]. Однако подлинный всплеск интереса к научному наследию Лаппо-Данилевского наблюдается по смерти исследователя 7 февраля 1919 года [3].
В послереволюционные годы в обстановке гражданской войны, всеобщей разрухи и голода смерть буквально косила ряды ученых. Историческая наука потеряла таких корифеев, как В.В.Берви-Флеровский, Н.Ф.Каптерев, И.В.Лучицкий (1918), В.И.Герье, М.А.Дьяконов (1919), Д.И.Иловайский, Д.А.Корсаков, И.С.Пальмов, Б.А.Тураев, В.М.Хвостов, М.М.Хвостов, А.А.Шахматов, В.Н.Щепкин, Е.Н.Щепкин (1920) и др.
Но и на этом пиршестве смерти кончина Лаппо-Данилевского была воспринята особенно остро и приобрела, по сути, символическое значение. Как писал А.Е.Пресняков: «Носитель и деятель старой зрелой культуры, А.С. сошел с житейской сцены в годину ее глубокого кризиса. И невольно думается, что при сей безвременности и жуткой роковой случайности этой кончины есть в ней трагическое соответствие историческому моменту, переживаемому нашей родиной вместе со всем цивилизованным миром... И сам он крайне тяжело переживал распад той культуры, которая его вскормила» [4, с. 96]. В свою очередь И.М.Гревс указывал, что Лаппо-Данилевский был поражен войной и революционной бурей, поскольку «насилие всегда было недопустимо для его нравственного сознания». Мыслитель был погружен в жесткую муку и «может быть, смерть его, неожиданная и преждевременная явилась протестом против свершавшегося, разливавшегося кругом зла, мрака, невежества, хаоса, насилия, кровопролития» [5, с. 78 – 79].
Если в академических кругах смерть историка вызвала чувство невосполнимой утраты, подчеркивались его заслуги как теоретика, исследователя прошлого России XVI – XVIII вв. и руководителя научного семинара в Петербургском университете, то руководство советской наукой отнеслось к этой трагедии равнодушно. Более того, в рецензии на посмертное издание «Методологии истории» (Вып. 1. Пг., 1923) Лаппо-Данилевского М.Н.Покровский пренебрежительно заявил, что «как теоретическая работа она никакого интереса не представляет», а может быть использована лишь в качестве справочного пособия [6, с. 190 – 196].
К великому сожалению, это отношение к методологическим поискам ученого, составлявшим важнейшую часть его научного наследия, на многие годы закрепилось в советской историографии. Исследователи его творчества подчеркивали значение трудов историка в области теоретического источниковедения, обращая внимание на мастерство исторического анализа и тонкость его источниковедческих приемов, создание собственной школы в этой области [7]. При этом особое внимание в последние годы обращалось на вклад ученого в разработку методологических проблем источниковедения. Широко поставлен вопрос о Лаппо-Данилевском как историографе, одном из основателей историографии русской истории [8]. Безусловно, признается огромное значение трудов исследователя по социально-экономической и политической истории России, хотя до комплексного их рассмотрения так дело и не дошло. Намечен подход к анализу исторической концепции ученого, его методологии истории [9]. Однако как раз здесь остается более всего спорных моментов и пробелов в изучении. В связи с этим, рисуя исследовательский портрет А.С.Лаппо-Данилевского, следует больше места уделить его методологическим воззрениям. Тем более что оформление методологии истории в самостоятельную дисциплину являлось главным проявлением развития отечественной исторической мысли в условиях научного кризиса рубежа веков. Такой подход позволит более адекватно определить место ученого в истории исторической науки и понять особенности его творчества.
Научную биографию исследователя и его духовный облик позволяет реконструировать составленная им для Словаря действительных членов Академии наук автобиография [10, с. 405 – 413] и воспоминания современников. А.С.Лаппо-Данилевский родился 15 января 1863 года в имении Удачное при селе Мало-Софиевке Гуляйпольской волости Верхнеднепровского уезда Екатеринославской губернии, где и прошли его детские годы. Судьба была к нему благосклонна, хотя период российской истории второй половины XIX – начала XX вв. отмечен не только бурным общественным прогрессом, но и острыми коллизиями, приведшими к трагическому исходу.
Отец будущего историка – Сергей Александрович, несколько трехлетий отправлял должность Верхнеднепровского предводителя дворянства, а затем вице-губернатора Таврической губернии. Он не имел возможности постоянно проживать с семьей в Удачном, поэтому воспитание сына взяла на себя мать – Наталья Федоровна, рожденная Чуйкевич (из дворян той же губернии). Культурная обстановка состоятельной и образованной семьи позволила развиться блестящим разносторонним способностям ребенка. Он получил хорошее домашнее образование, проявив равные склонности как к гуманитарным наукам, музыке, так и к математике. Около полутора лет семья Лаппо-Данилевских провела в Швейцарии, что способствовало расширению кругозора Александра Сергеевича. По возвращении на Родину он поступил в Симферопольскую гимназию, курс которой окончил в 1882 г. с золотой медалью.
На складывание мировоззрения молодого человека сильное воздействие оказал его глубокий интерес к религии и философии. Как отмечал Гревс, Александр Сергеевич с ранней юности сильно и глубоко был проникнут «религиозностью, не ходячею, поверхностною, а глубокою, постоянно владевшую им мыслью о Боге, неослабном стремлении озарить повседневность образами высшего, вечного, встать под покровительство абсолютного начала» [5, с. 49]. Для вольнодумства и всеразъедающего скептицизма общества пореформенной России такая установка была весьма нетипичной.
С другой стороны, по труду Льюиса юноша знакомится с философией позитивизма Конта и Милля, а под влиянием Тейлора, Спенсера и Грота обнаружил склонность к изучению первобытной культуры и античного мира. Характерно, что у Лаппо-Даниловского, по-видимому, никогда не наблюдался конфликт между религией и наукой.
Направление интересом Александра Сергеевича определило его поступление осенью 1882 г. на историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета, где он проявил себя как очень добросовестный студент. По словам Гревса, «с самого начала основным центром его занятий стала русская история, хотя не забывались и другие, уже сделавшиеся любимыми области: история всеобщая, философия, археология...» [5, с. 54]. Уже на студенческой скамье определенно проявилась и такая сторона мироощущения Лаппо-Данилевского, как настороженное отношение к политической деятельности. Увлечению революционными идеями, свойственному молодежи 80-х гг., он предпочитает участие в студенческом научном литературном обществе, которое противопоставило научную работу «как карьеризму, так и преждевременному политиканству и революционерству» [5, с. 59].
На старших курсах университета, который он окончил в 1886 г., молодой историк стал заниматься историей Московского государственного строя. По собственному признанию Александра Сергеевича, выбор темы определился под непосредственным влиянием видных представителей историко-юридической школы Б.Н.Чичерина и А.Д.Градовского [10, с. 406]. Однако первая крупная работа исследователя была посвящена скифским древностям [11] и выросла из студенческого сочинения Лаппо-Данилевского. «Скифские древности» основывались на свидетельствах греческих авторов (в первую очередь Геродота) и результатах археологических раскопок скифских курганов. Молодой исследователь по существу первым попытался дать синтетическую картину истории, быта, культуры и социальных отношений скифских племен. Огромное внимание он уделил тому, что сегодня называется «историей повседневности» занятия, пища, жилища, одежда, утварь, вооружение, нравы и обычаи, семейные отношения, верования скифов, – и к чему приковано внимание современной науки. Лаппо-Данилевский стремился выделить этапы и особенности путей исторического развитии западных и восточных скифов, показать их взаимоотношения с греческими колониями в Северном Причерноморье.
Как и для более поздних работ ученого, для «Скифских древностей» характерна тяга раскрыть животворящий дух изучаемого народа, без которого, по словам Александра Сергеевича, «жизнь перестает быть жизнью, народ – народом» [11, с. 149]. Скудость источников, на которую обоснованно жаловался исследователь, не позволила ответить ему на ряд вопросов и определила спорность некоторых выводов. Например, Лаппо-Данилевский считал скифскую культуру вторичной, обусловленной греческим образцом. Он не признавал самостоятельного «звериного стиля» в искусстве скифов, образцами которого гордятся сегодня богатейшие музеи мира. Но в целом труд историка стал серьезным вкладом в развитие русской скифологии.
Подающий большие надежды выпускник университета был оставлен при нем кандидатом для подготовки к профессорскому званию. Темой будущей магистерской диссертации была определена «Организация прямого обложения в Московском государстве со времен смуты до эпохи преобразований». В 1890 г. работа была завершена и вышла отдельной книгой (СПб., 1890), вызвав пристальный интерес маститых авторов. Обширную рецензию на нее по поручению Академии наук составил П.Н.Милюков. Рецензент справедливо отмечал, что этот труд «представляет достоинства, которые не часто приходится встречать в нашей ученой литературе» [12, с.1]. Автор его собрал огромное количество как печатного, так и рукописного материала не только впервые изученного, но и самостоятельно обнаруженного в архивах и введенного в научный оборот. Лаппо-Данилевекий продемонстрировал выдающийся кругозор, солидное знакомство с европейской, историко-юридической и историко-экономической литературой. Тема его исследования отвечала наиболее современным интересам и потребностям науки [12, с. 1 – 2].
Александр Сергеевич поставил своей задачей изучить специфические особенности истории русского народа как особого национального типа [13, с. 1]. Но исследователь полагал, что «развитие великорусской национальности (в XIV – XVIII вв. – Авт.) было довольно односторонним. Оно сказывалось, главным образом, в прогрессивном росте правительственных органов и их функций, а не в разностороннем историческом движении всей совокупности народных сил» [13, с. 501 – 502]. То есть на первый план у него выдвигается история государства. В свою очередь, если зародыши Московского государства как определенного типа виделись ему в XIV – XV вв., то лишь в XVI веке оно, по его мнению, формируется как цельное явление. Однако уже со следующего столетия национальные черты в нем бледнеют под влиянием западноевропейской цивилизации. Поэтому именно на XVII веке в истории Московского государства ученый сосредоточил свое внимание. В правительственной же истории этого времени главное он усмотрел в финансах и войске. Поскольку войско не может существовать без финансов, то их исследование заняло центральное место в работе [13, с. 1 – 11, 503, 505].
Обоснованно считая, что финансовая политика Московского царства XVII в. обеспечивала, прежде всего, казенный интерес, а не поощрение предпринимательской деятельности, Лаппо-Данилевский сосредоточился на вопросе об организации прямого обложения, как наиболее важном источнике пополнении казны [13, с. 111]. Автор попытался поэтому выявить социально-экономические условия, на почве которых складывалась организация прямого обложения, показать принципы ее функционирования и влияния на общественный строй. Изучаемые явления были представлены в их динамике в виде живой, развивающейся ткани соотношений, определяемых местными условиями древнерусской жизни [13, с. 111]. Историк пришел к выводу, что определенная система налогов оформилась лишь к концу XVII в. [13, с. 30].
Между различными классами населения в государстве, утверждал Александр Сергеевич, сложилось разумное распределение обязанностей: одни служили, другие выполняли податные обязанности, платили прямые налоги [13, с. 45, 76]. Среди последних главным классом являлось крестьянство, объединенное в общины-волости. Складывание общины, в свою очередь, было в немалой степени вызвано полицейскими и фискальными интересами государства [13, с. 77 – 78, 82]. Но исследователь видел и общность экономических интересов у общины. На почве тягла складывалось и мирское самоуправление [13, с. 112]. Под воздействием тягловых интересов сплачивалась и посадская община [13, с. 127, 132], интересы которой далеко не всегда совпадали с крестьянской [13, с. 164].
Весьма подробно ученый проанализировал систему расклада податей со стороны правительства и мира, организацию взимания податей царской администрацией, движение податных сумм из областных в центральные учреждения. Все попытки царской власти в XVII в. по созданию строгой системы центральных органов финансового управления Лаппо-Данилевский признавал малоэффективными, так как «во главе народа русского не стояло еще гениального ума, который сумел возвыситься над потребностями минуты до более общего плана административных реформ...» [13, с. 500]. Последнее оказалось под силу лишь Петру I.
Нетрудно заметить ряд спорных моментов в самой теоретической конструкции исследователя финансовой теории Московского государства, отмеченных еще рецензентами. Проблематичным являлось само выделение особой русской национальной идеи и тем более ее воплощение в характерных особенностях государственного строя XVII в. Александр Сергеевич перекликался здесь с представлениями о сущности исторического процесса теоретиков немецкого историзма, а в рамках русской историографии прежде всего с представителями «государственной школы». К концу XIX столетия отечественная наука уже в основном отказалась от таких построений. Не избежал историк и известной формализации в подходе к материалу. Так, стремясь, к «юридической определенности», он отказался от изучения косвенных налогов, важных для финансовой истории страны, хотя и избежать этого процесса полностью не смог. Терминология, применяемая автором к XVII в., была построена на изучении государственных финансов XIX столетия и поэтому не всегда точно отражала суть явлений.
Следует согласиться с М.А.Дьяконовым, что Александр Сергеевич как историк был в крайне невыгодном положении, поскольку ему «приходилось оперировать над материалом XVII в., не имея подготовленной почвы в исследованиях о предшествовавших эпохах» [14, с. 377]. Вопросы государственного хозяйства Московской Руси были вообще мало изучены, и труд Лаппо-Данилевского являлся крупным вкладом в сокровищницу науки. Милюков имел все основания причислить его к числу «самых замечательных явлений в русской исторической литературе последнего времени» [12, с. 154]. Академия Наук присудила за эту работу ее автору премию графа Уварова.
Защита магистерской диссертации позволила Лаппо-Данилевскому с 1890 г. начать чтение лекций по русской истории в Санкт-Петербургском университете [15] в звании приват-доцента (в коем он до конца и оставался) и в Историко-филологическом институте, где он в 1891 г. был избран в экстраординарные профессора. Параллельно ученый преподавал специальный курс по истории первобытной культуры человека в частной гимназии Л.С.Таганцевой, заслужив высокие отзывы выпускниц гимназии [16]. Принял он участие и в работе Тенишевского училища, для которого, в частности, подготовил план преподавания истории человечества.
Наряду с русской историей Александр Сергеевич читал в университете курс русской историографии, которой постепенно стал все более отдавать свое исследовательское время. Как отмечает Р.А.Киреева, Лаппо-Данилевский в своем курсе стремился дать периодизацию русской историографии, выявить направления в науке, обратить внимание своих слушателей на историю самой историографии. Он постоянно совершенствовал свои лекции, расширяя понимание предмета историографии и хронологические рамки отечественной историографии, которую стал начинать с XI – XII вв. Им был поставлен вопрос о «школах» и «направлениях» в исторической науке, о месте историографии в общей системе наук. Для его понимания истории науки был характерен эволюционизм, акцент на внутренних импульсах в ее развитии [8, с. 67 – 70].
Занимаясь историографией в течение всей своей педагогической деятельности, ученый так и не создал обобщающего историографического труда, оставив после себя ряд неоконченных, но чрезвычайно интересных материалов, среди которых рукопись трех частей «Очерка развития русской историографии». Его имя прочно встало в ряд с такими корифеями отечественной историографии, как С.М.Соловьев, М.О.Коялович, В.О.Ключевский, К.Н.Бестужев-Рюмин, В.С.Иконников, П.Н.Милюков, Д.И.Багалей и др.
Впоследствии к названным курсам, читаемым Лаппо-Данилевским в стенах университета, присоединились спецкурсы и семинары по дипломатике частных актов [17], теоретическим проблемам исторического источниковедения, философским проблемам общественных наук («Основные проблемы обществоведения», «Систематика социальных явлений разных порядков», «Практические занятия по теории эволюции в применении к обществоведению и истории», «Критический разбор главнейших учений о случайности», «Критический разбор главнейших учений, касающихся проблем чужого я» и др.). С 1906 г. Санкт-Петербургский университет установил обязательный курс «Методологии истории» и поручил его читать Александру Сергеевичу. Курс сопровождался семинарскими занятиями [18, с. 42 – 43]. С начала и до конца своей педагогической деятельности он являлся бессменным руководителем научного кружка историко-филологического факультета. Влияние Александра Сергеевича испытали на себе многие будущие крупные ученые. Его учениками были и считали себя историки С.Н.Валк, Б.Д.Греков, А.Е.Пресняков, Б.А.Романов.
Научный кружок и семинарии Лаппо-Данилевский по оценке В.Р.Лейкиной-Свирской представляли из себя новую, более высокую ступень организации научного труда. Для нее характерно сближение сопредельных наук с возникновением на их стыке новых проблем и первые шаги от прежних методов индивидуального исследования к созданию исследовательских коллективов, объединенных вокруг научного руководителя и выполнявших сообща конкретные задачи [19, с. 94].
Безусловно, был прав Пресняков, утверждавший, что в лице Лаппо-Данилевского «в университет вошла крупная научно-исследовательская сила» [20, с. 24]. Однако положение историка среди коллег по университету было непростое: по свидетельству Преснякова, Александр Сергеевич, отличаясь замкнутостью характера, никогда не искал живого общения и личного сближения. Он был склонен к упорному самостоятельному кабинетному труду [20, с. 16]. Само его увлечение теоретическими проблемами обществознания и истории выделяло его из университетской среды, ставя в обособленное положение: «Он, можно сказать, не вошел в историческую школу Петроградского университета, а поставил рядом с нею свою, особую, казавшуюся многим не исторической, а теоретической, выпадавшей из строя факультетского преподавания русской истории» [20, с. 24 – 25]. Александр Сергеевич, несмотря на весь свой авторитет, так и не стал полноправным и влиятельным членом в направлении факультетской деятельности.
Широта преподавательской работы сочеталась у ученого с многосторонностью научно-исследовательских интересов, которыми в значительной степени и определялся круг его педагогических занятий. Им был создан ряд крупных работ по экономической истории России XVII – XVIII веков, истории крестьянства, внимание к которой подогревалось остротой аграрного вопроса в стране и приближающимся в 1911 г. юбилеем реформы 1861 года. Среди работ этого круга следует выделить «Русские промышленные и торговые кампании в первой половине XVIII века» (1899), «Розыскания по истории прикрепления крестьян в Московском государстве XVI – XVII вв.» (1901); «Очерк истории образования главнейших разрядов крестьянского населения в России» (1905); «Служилые кабалы позднейшего типа» (1909) и др.
В своих трудах Лаппо-Данилевский отмечал сложность положительного освещения поставленных вопросов из-за отрывочности и пробелов наших источников, плохой археографии предмета исследований. В работах по истории крестьянства он выступал против резкой сословной градации и необоснованных привилегий, полученных дворянством, по его мнению, после ревизии 1718 – 1727 гг. К этому же времени историк относил и образование основных «родов крестьянства» [21, с. 13, 77], которые им были достаточно подробно рассмотрены. Особое осуждение частновладельческого характера собственности дворян на крепостных крестьян вызывало у Лаппо-Данилевского то обстоятельство, что манифестом от 18 февраля 1762 г. императрицы Екатерины II они освобождались от обязательной службы [21, с. 97]. Тем самым разрушалось гармоническое распределение обязанностей среди общественных классов, и привилегии дворянства становились необоснованными, считал исследователь. Лаппо-Данилевский вскрыл рост деспотизма господ по отношению к крепостным и подчеркнул, что этот гнет «послужил одною из причин крестьянских волнений против помещиков» [21, с. 123]. В частности, по его убеждению, «в Пугачевском бунте движение крепостных против помещиков играло, конечно, существенную роль...» [21, с. 126]. Тем самым Александр Сергеевич достаточно критично оценивал своекорыстную политику сословия (к которому сам принадлежал) в послепетровскую эпоху. Постепенно центр научных интересов Лаппо-Данилевского перемещался из области исследования истории учреждений и общественных классов в сферу истории идей. Его внимание привлек, главным образом, период царствования Екатерины II. Он задумал написать докторскую диссертацию на тему «История политических идей в России в XVIII в. в связи с развитием ее культуры и ходом ее политики» [22]. Но этот труд так и остался незавершенным, хотя появился ряд статей в этом направлении.
Екатерининская эпоха привлекла внимание исследователя, поскольку в ней он видел истоки формирования в русском образованном обществе идеи эмансипированной личности, чему способствовало влияние западноевропейского просвещения. К этому же времени он не без оснований относил первые проекты формирования российского общественного строя, в частности, освобождения крестьянства [23, с. 163 – 190].
Ученый вскрыл глубоко противоречивый характер самой личности Екатерины II и сути ее правления. Александр Сергеевич довольно определенно разделил общественные идеалы и намерения императрицы и ее реальные внутриполитические действия. Взойдя на престол, она сознавала необходимость заботы о простом народе, стремясь к общей цели – «счастью своих подданных». В этой связи она поставила крестьянский вопрос и предала его гласному обсуждению русского общества [24, с. 163 – 164]. Отзываясь на идеи просветителей, она писала о невозможности делать людей невольниками и необходимости освобождения крепостных. Высказывания Екатерины II вызвали живую реакцию среди наиболее просвещенных слоев дворянства, например, в Вольном экономическом обществе [24. с. 164 – 166]. Вопрос о крестьянах был даже вынесен на Большую комиссию, созванную для составления проекта нового уложения, в работу которой, однако, не вошли депутаты от владельческих крестьян [24, с. 169 – 170]. Но до радикальных реформ дело так и не дошло.
Под влиянием в целом крепостнически настроенного дворянства, интересы которого императрица боялась сколько-нибудь серьезно затрагивать, видя в нем опору монархии, она стала думать не о постепенном осуществлении реформы, а только об ограничении крепостного права [24, с. 166 – 167]. В итоге, пишет Лаппо-Данилевский, дело свелось к секуляризации церковных имений и приравниванию прикрепленных к ним крестьян к государственным, а также к сокращению источников попадания в крепостное состояние с оставлением без перемен способов его прекращения [24, с. 168 – 176]. Крепостной строй Екатериной II не только был реформирован, но и укрепился и распространился на новые территории. Власть помещика над крестьянами приблизилась к частновладельческой [24, с. 177 – 188]. Восстание Пугачева вместо того, чтобы побудить правительство к реформе, вызвало применение насилия и преобладание реакционного элемента в политике по крепостному вопросу. Были ограничены и права гражданина в самом обсуждении этого вопроса, свидетельством чего является участь Радищева. Надежды большинства населения на просвещенного монарха не оправдались [24, с. 189 – 190].
Создавая свои труды на широком архивном материале, Лаппо-Данилевский стремился ввести в научный оборот как можно более широкий круг малодоступных исследователям письменных источников. Это направление научной деятельности имело результатом публикацию и критику им целого ряда важных документов XV – XVIII вв.
Научные заслуги ученого были должным образом оценены, и 4 декабря 1899 г. в 36-летнем возрасте Александр Сергеевич избирается в действительные члены Императорской Академии Наук (и вскоре прекращает чтение лекций в Историко-филологическом институте). В звании адъюнкта, а затем экстраординарного (6 апреля 1902 г.) и ординарного (5 февраля 1905 г.) академика он принимает самое широкое участие в научной деятельности Академии. Под его руководством были изданы неоконченные труды, написанные академиком А.А.Куником. Лаппо-Данилевский встал во главе громадного издания «Сборника грамот бывшей Коллегии Экономии» и «Памятников Русского законодательства» и др. Он помогал и контролировал научную деятельность губернских Ученых Архивных Комиссий, постоянно участвовал в различных академических комиссиях по присуждению премий.
Одновременно Александр Сергеевич являлся членом (с 1894 г.) Императорской Археографической комиссии министерства Народного просвещения, состоял одно время секретарем, а затем председателем секции Русской истории Исторического общества, созданного по инициативе Н.И.Кареева при Санкт-Петербургском университете и секретарем Отделения Русских и Славянских древностей Императорского Археологического общества. Талантливый исследователь неоднократно принимал участие в археологических съездах России, а также в международных предприятиях, свидетельствующих о его огромном авторитете. Лаппо-Данилевский состоял членом Международной Ассоциации Академий, председательствовал и выступал с докладами на международных исторических съездах. В 1916 г. Александр Сергеевич был удостоен звания почетного доктора права Кембриджского университета, куда он приглашался для чтения цикла лекций по истории научной мысли в России (лекции вышли отдельным изданием в Кембридже в 1917 г. на английском языке).
Успеху в исследованиях по истории способствовал широчайший общенаучный кругозор мыслителя. Как указывает Р.А.Киреева, Лаппо-Данилевский изучал не только юридические и экономические науки, но и физику, химию, астрономию, самостоятельно прошел полный курс математического факультета – в его архиве сохранились рукописи по теории вероятности, дифференциальному исчислению и тому подобное [8, с. 67].
Ученый отстаивал самоценность науки и считал несовместимыми объективно-научные и социально-политические интересы. По свидетельству Преснякова, «он жил только наукой и для науки» [20, с. 46]. Ученик Александра Сергеевича Б.А.Романов в речи, посвященной двадцатипятилетнему юбилею научной деятельности Лаппо-Данилевского, произнесенной 27 октября 1915 г. на заседании исторического кружка при Санкт-Петербургском университете, вспомнил лишь один случай, когда учитель открыто высказался о политической борьбе. Это произошло, по словам Романова, в 1908/1909 учебном году во время студенческой забастовки, когда ученый, придя на очередную лекцию по методологии, застал в аудитории всего 6 – 7 человек. Отказавшись от чтения лекции, он предложил слушателям обменяться взглядами по поводу происходящего, ставя вопрос не о целесообразности забастовки, а о ее «допустимости» в стенах храма науки. «Вы настаивали на том, – говорил выступавший, обращаясь к Александру Сергеевичу, – что нельзя объективные культурные ценности нести в жертву иным целям, что эти ценности должны существовать, как таковые, неприкосновенно и непрерывно» [25, с. 185].
Действительно, достаточно длительное время Лаппо-Данилевский был далек от какого-либо непосредственного участия в общественно-политической жизни. Однако 1905 год стал для него переломным в этом отношении. И.М.Гревс писал в этой связи, что не терпевший политики Александр Сергеевич тем не менее «считал долгом отдавать дань служению родине и народу, которых он всегда любил и почитал. Скрипя сердцем, он принял избрание в Государственный Совет во время Первой Думы» [25, с.78]. В этот орган власти историк вошел в 1906 г. в качестве представителя от Академии наук и университетов и выбыл из него незадолго до закрытия первой его сессии.
Совместно с академиком А.А.Шахматовым Лаппо-Данилевский составил записку «О свободе печати», принятую общим собранием Академии 12 марта 1905 г. А в первые месяцы после Февральской революции 1917 г. он вошел в комиссию по выработке избирательного закона в Учредительное собрание, возглавляемую Ф.Ф.Кокошиным. По свидетельству Гревса, Александру Сергеевичу «хотелось поддержать благородный опыт Временного правительства спасти родину и ее честь, сохранить культуру, организуя свободу» [25, с. 78 – 79]. Однако с политической деятельностью ученому явно не везло, да она была чужда самому складу его характера. Последующие события, связанные с Октябрьским переворотом, могли только углубить его неприязнь к политике.
Не оставалось застывшим и мировоззрение исследователя. С течением времени оно вбирало в себя различные напластования и углублялось, чему в немалой степени способствовали его занятия философией и методологией истории. Вообще, как верно подметил Пресняков, существенной чертой воззрений Лаппо-Данилевского как историка было «сознание необходимой связи исторической науки с общими философскими проблемами, с социологической ориентировкой ее заданий, с вопросами личной и общественной этики» [25, с. 82]. Принципиальные вопросы методологии исторической науки «были естественным центром всего научного размышления и творчества Александра Сергеевича» [25, с. 87]. Рассматривая теорию познания как основу методологии наук, он справедливо утверждал, что «без теории познания нет возможности обосновать систему принципов научного мышления и его методов» [26, с. 3]. Выработке последних были посвящены его многолетние усилия.
Вплоть до революции 1905 г. будущий лидер неокантианского течения в отечественной науке сохранял верность основополагающим принципам позитивистской теории исторического исследования. На защите своей магистерской диссертации предмет исторической науки он определял как «изучение норм общественного развития, общих всему человечеству» [27, с. 284].
В преподавании истории он придавал первостепенное значение общим понятиям для уяснения процесса исторического развития [28, с. 88 – 90]. В духе традиций отечественного позитивизма им решался тогда и вопрос об оценке в истории. Признавая необходимость нравственной оценки явлений прошлого, ученый ратовал за «резкое разграничение» научного подхода к историческим фактам и этического к ним отношения [28, с. 100]. Лаппо-Данилевский признавал факторный подход к истории. Однако, в отличие от школы В.О.Ключевского, он исходил из утверждения о решающей роли идей и государства в историческом процессе [29, с. 146 – 151].
На рубеже веков в русской философской и обществоведческой литературе разворачивается критика норм позитивистской парадигмы. Важным звеном в этой критике, претендующим на подведение определенных итогов, явился объемный сборник «Проблемы идеализма» под редакцией П.И.Новгородцева, подготовленный в 1902 г. Московским Психологическим обществом. Участники сборника заявили, что они исходят «из критического отношения к недавнему прошлому нашей мысли, связанному с господством позитивизма» [30, с. VII]. Позитивистская концепция не устраивала их из-за ее догматического отношения к вопросам теории познания и неспособности решить морально-этические проблемы [30, с. VII – IX].
Единственным профессиональным историком в коллективе авторов «Проблем идеализма» был А.С.Лаппо-Данилевский, представивший в сборник фактически небольшую монографию «Основные принципы социологической доктрины О.Конта». В одной из рецензий отмечалось, что статья Александра Сергеевича была «едва ли не самой ценной частью книги» [31, c. 340].
В своей работе Лаппо-Данилевский раскрыл ограниченность философской системы основоположника позитивизма. Историк обвинил Конта в «грубом реализме», догматическом утверждении тождественности социальных и естественных законов, недоучете значения психологии в истолковании общественной жизни [32, с. 404 – 408, 415, 423 – 427, 435 – 436]. Ученый метко вскрыл логическую несогласованность ряда контовских философских построений [32, с. 409 – 410, 428, 456 – 457, 476]. Он усматривал основную причину внутренней противоречивости Конта в его попытках уложить обществоведение в «прокрустово ложе» канонов позитивизма и объяснить «без остатка» человеческую жизнь действием механических процессов [32, с. 480].
Вместе с тем, в отличие от большинства участников сборника Лаппо-Данилевский не столько стремился отказаться от позитивистской концепции, сколько усовершенствовать ее, считая, что философия Конта до сих пор еще не утратила своего социально-этического интереса [32, с. 394 – 395]. Исследователь полагал возможным решить противоречия, присущие этой доктрине, посредством сознательного применения психологии к объяснению социальных фактов и обращения к теории познания О.Конта [32, с. 404 – 406, 448], что, по его мнению, способствовало бы превращению «социальной физики» в «особую науку, отличную от наук физических» [32, с. 489]. Аналогичным образом Александр Сергеевич в своей работе не столько выступал с отрицанием существования законов истории, скользко с критикой контовских утверждений о всеобщем значении и постоянстве социальных законов за их необоснованность [32, с. 414, 485 – 486].
Можно согласиться с Н.И.Кареевым, который заметил, что Лаппо-Данилевский в своей критике Конта осуждал «не научную положительность его стремлений и инициативу основания новой положительной науки, социологии, а то, что первой он не дал прочного обоснования, а ко второму приступил без обоснованных предпосылок» [33, с. 118].
Решающее значение на формирование методологических позиций ученого оказала философия баденской школы неокантианства. Однако доминирующее влияние неокантианской теории в мировоззрении Лаппо-Данилевского сочеталось с сохранением более ранних пластов, связанных с позитивизмом, и открытости для принятия ряда идей «философии жизни». Такой сплав внешне противоречивых идейных влияний в мировоззрении исследователя обусловил глубоко оригинальное содержание его теоретико-методологической концепции. В отличие от Г.Риккерта, в воззрениях русского методолога не воздвигалась непроходимая стена, с одной стороны, между историей и естествознанием, а с другой – между философией и историей, а метод отнесения к ценностям не считался им единственным приемом исторического исследования.
Прежде всего после 1905 г. меняется оценка Александром Сергеевичем возможностей реализации обобщающей работы в исторической науке. Если прежде ученый признавал первенствующее значение обобщающей деятельности для понимания сути исторического процесса, то в «Методологии истории» он уже заявлял, что «законов истории» в строгом смысле слова никому еще не удалось установить: историкам, стремящимся к открытию их, в лучшем случае приходится довольствоваться гадательными эмпирическими обобщениями» [26, с. 154 – 155].
Лаппо-Данилевский выделил два типа причинно-следственной связи: логически-необходимую и причинно-необходимую – и говорил о том, что историк может иметь дело только с последним типом, который «лишь указывает на некоторую вероятность повторения той же последовательности и в будущем» [26, с. 153 – 154, 166 – 168]. Трактуя закон как познавательную конструкцию, исследователь не усматривал объективной основы исторической закономерности [26, с. 127]. Поэтому едва ли можно говорить, что протест Лаппо-Данилевского против законов истории «принципиально не противоречит признанию специфически исторических законов как законов тенденций» [34, с. 98 – 99]. Понятию закономерности методолог противопоставил категорию ценности как критерий выбора исторических фактов.
Александр Сергеевич принял неокантианское понимание предмета истории как «науки о культуре» [35, с. 292]. Он также в целом разделял и неокантианскую классификацию наук. Ученый писал: «По теоретико-познавательным точкам зрения, целям познания, а не по познаваемым «предметам» или «процессам» познания стали различать науки обобщающие от наук индивидуализирующих. Таким образом получился двойной ряд наук: одни из них строятся с номотетической (натуралистической) точки зрения, характеризующей естествознание в широком смысле, другие – с точки зрения идеографической (чисто исторической), такова история в широком смысле, то есть история природы и человечества» [26, с. 66]. По его мнению, номотетическое построение истории оказывается недостаточным как с теоретической, так и с практической точки зрения. С теоретической – поскольку оно произвольно ограничивает задачу исторической науки, не дает знания индивидуального, столь ценного для истории и не устанавливает критерия выбора исторических фактов. С практической – поскольку оно не может выполнять воспитательную функцию, не будучи в состоянии удовлетворить наш интерес к действительности, без знания реальных условий которой человек не в состоянии поступать правильно [26, с. 162 – 165]. Марксизм, в частности, Лаппо-Данилевский относил к номотетическому построению истории и рассматривал как метафизическую и противоречивую доктрину, которая не способна «установить этические предпосылки своего учения и решить поставленную проблему обновления социального строя» [26, с. 114, 117 – 118].
Из критического анализа номотетического построения исторического знания Лаппо-Данилевский делал заключение о «закономерности» идеографической точки зрения на историю, которая имеет цель приблизиться к прошлой реальности и изучает объекты как таковые [26, с. 177, 224].
Таким образом, исследователь проводил разграничение между целями и методами естествознания и истории. Первое, по его мнению, выбирает объекты по степени общности их содержания; история же придает значение самому объекту как таковому. Объект тем важнее для историка, указывает Александр Сергеевич, чем более индивидуальный характер он имеет, что не позволяет в историографии заменить один объект другим [26, с. 235].
Учение о ценности ученый относил к числу «важнейших проблем социологического и исторического знания» [36, с. 4 – 5]. Он критиковал построения философов и историков, в которых отрицалось, либо должным образом не учитывалось, с его точки зрения, понятие ценности в истории.
По мнению Лаппо-Данилевского, историк изучает индивидуальные события. Но «действительность, – писал он, – слишком разнообразна для того, чтобы можно было изобразить ее во всей полноте ее индивидуальных черт» [36, с. 233]. Поэтому историк, как и естествоиспытатель, замечал Александр Сергеевич, нуждается в критерии, с помощью которого он бы мог упрощать свой материал и «выбирать из многоплановой действительности то, что имеет историческое значение». Такой критерий должен иметь всеобщее значение [26, с. 234].
Для признания всеобщего значения факта, полагал методолог, надо признать его ценность с точки зрения познавательной, этической или эстетической. Таким образом, объекты получают в наших глазах соответствующее положительное или отрицательное значение [26, с. 239]. «Само индивидуальное, – указывал в этой связи Лаппо-Данилевский, – нельзя признать существенным вне отнесения его к какой-либо ценности... История изучает человека, поскольку он содействует (или препятствует) реализации социальных, политических ценностей и т.п.; то же самое можно сказать и про событие. Таким образом, в отнесении данного факта к данной ему культурной ценности историк-ученый получает критерий для выбора фактов из многосложной действительности: он оценивает объект путем отнесения его к культурным ценностям, как наука, нравственность и искусство, церковь и государство, социальная организация и культурный слой и т.п.» [26, с. 244].
Исследователь противопоставлял ценностный подход поиску закономерной обусловленности исторического процесса, характеризуя аксиологическое суждение не как субсуммирование под какое-либо общее понятие, а как определенное отношение историка к объекту, взятому в его конкретности. В основании такого отношения, по его мнению, лежит не общее понятие, а понятие о ценности. «С такой точки зрения, – резюмировал Александр Сергеевич, – и следует различать подведение под общее понятие или под закон... от «подведения» под общую ценность, путем отнесения к ней индивидуального объекта...; оно, очевидно, служит не для того, чтобы отвлечь от объекта черты общие ему с другими объектами, а для того, чтобы, напротив, построить его индивидуальность, то есть ту именно комбинацию его особенностей, которая и получает ценность» [26, с. 240].
Наряду с попыткой определить подлинные познавательные цели историографии Лаппо-Данилевскому было присуще и общее всему неокантианскому течению стремление элиминировать из исторического исследования оценку фактов прошлого. Вполне определенно он различал субъективную по своей природе оценку от метода отнесения к ценностям, обладающего, по его убеждению, характером всеобщности. То есть историк, полагал Александр Сергеевич, придает индивидуальности соответствующую ценность, но не должен подвергать свой объект одобрению или порицанию [26, с. 239 – 240, 244, 249].
Задачу по обоснованию ценностей, которыми руководствуется в своей практике историк, методолог относил к компетенции философа.
Например, философ, с точки зрения Лаппо-Данилевского, установив абсолютную ценность нравственного начала, научного знания, «облагораживающее» значение искусства, оценивает, исходя из этих принципов, и деятельность государства по обеспечению свободы мысли, свободы печати и пр., считая государство «наилучшим формально-политическим условием для осуществления нравственности в человеческом обществе» [26, с. 241 – 242]. Историк же признает ценность государства уже обоснованной и только рассматривает деятельность человека с точки зрения ее пользы для государства как культурной ценности [26, с. 244].
Вместе с тем, желание связать цели исторического познания с решением общенаучных задач определило иную по сравнению с немецким неокантианством трактовку Александром Сергеевичем вопроса о соотношении истории и теории. Если Риккерт резко противопоставлял философию и историю, то русский ученый допускал, что историк может и сам приняться за обоснование ценностей, если не считает их обоснованность установленной: Правда, в этом случае историк, по мнению Лаппо-Данилевского, будет решать философскую задачу [26, с. 244 – 245].
Фактически исследователь не отрицал и правомерности функционирования в историческом исследовании оценочных понятий, допуская в него категорию прогресса.
Историк, указывал Лаппо-Данилевский, относит к ценности саму цель исторического развития, на базе чего он допускает возможность судить о степени прогрессивности или регрессивности данной эволюционной серии или ее частей [37, с. 233]. Только через признание «постоянного осуществления некоего долженствования», в истории, считал он, она может получить «совершенно особое, самостоятельное по отношению к природе значение» [37, с. 283]. Методолог был вынужден признать, что понятие прогресс образуется «не без некоторого субъективизма». Однако такое его признание было направлено не на дискредитацию идеи прогресса в истории, а служило задаче предостеречь историка от «гопистазирования» цели исторического развития [37, с. 283].
Декларируя абсолютный характер ценностей, отечественный ученый, в отличие от Риккерта, признавал их зависимость от человеческого сознания [37, с. 168 – 169]. Это позволило ему выделить два типа ценностей – обоснованные (или абсолютные) и общепризнанные – и соответственно два типа ценностного подхода в историческом исследовании. Такое выделение в известной степени обеспечивало преодоление антиисторизма аксиологического учения баденской школы. Лаппо-Данилевский ставил перед исследователями прошлого важную задачу: выяснить, в какой мере обоснованные ценности стали исторической действительностью, то есть реализовались в ней [37, с. 245 – 249, 287 – 288].
Постановкой вопроса о необходимости отнесения исторических фактов к общепризнанным ценностям Александр Сергеевич пытался связать концепцию неокантианства с принципами немецкой «философии жизни». Со ссылкой на В.Дильтея он писал: «Итак, отнесение к общепризнанной данной общественной группой ценности сводится, прежде всего, к психологическому анализу тех критериев оценки, которыми данное общество действительно руководилось или руководится для того, чтобы выяснить, какой из них оказывался общепризнанным или в большей или меньшей мере признанным... Словом, историк будет пользоваться найденными таким образом критерием для того, чтобы с точки зрения самого общества судить о значении фактов, его касающихся» [37, с. 247].
Вместе с тем, стремясь преодолеть крайности субъективизма дильтеевского метода «понимания», Лаппо-Данилевский подчеркивал, что с отнесением к общепризнанным (относительным) ценностям «историческую работу нельзя ...признать окончательной» [37, с. 244 – 245]. Он справедливо полагал, что без обоснования общепризнанные ценности «оказываются результатами субъективной оценки, только с тем различием, что она произведена целою группой, а не отдельною личностью; но коллективная оценка может быть гораздо более субъективной, чем личная: психический уровень массы часто бывает ниже среднего, особенно в области отвлеченной мысли...» [37, с. 247 – 248]. То есть два типа ценностного отношения в истории должны друг друга взаимно дополнять и контролировать.
Одновременно Александр Сергеевич пытался сблизить свою концепцию научно-исторического знания с определенными установками методологии позитивизма. Как и некоторые ученые позитивистской ориентации, он признавал наличие ценностных отношений не только в истории, но и в естествознании. Однако Лаппо-Данилевский справедливо отмечал не только большую широту функционирующих в исторической науке ценностей, но и большую глубину проникновения в нее ценностного подхода. В отличие от естествознания, указывал он, в истории к ценности относятся не только знания об объектах, но и сами объекты, притом ценность их определяется историком как с познавательной, так и с этической, эстетической и других точек зрения [37, с. 241].
Будучи историком-практиком, Лаппо-Данилевский не мог не признать, что ценностный подход не является единственным критерием отбора фактов в нашей науке.
Кроме определения «ценности» индивидуального, он предлагал учесть «историческое значение» факта, то есть численность его последствий, повлиявших на развитие человечества [37, с. 238].
Значение «собственно исторического факта» в глазах историка, писал Александр Сергеевич, получает лишь такой факт, которому он приписывает ценность, действенность и длительность его последствий [35, с. 325].
Так, личность, по Лаппо-Данилевскому, может иметь «очень большую ценность» и почти не иметь исторического значения, и, напротив, не особенно сама по себе ценная личность при определенных обстоятельствах может получить сравнительно большое историческое значение. Для второго случая характерный пример он видел в Робеспьере [26, с. 238, 252].
Таким образом, делал вывод ученый, «лишь комбинируя понятия о ценности и действенности индивидуального, историк получает основание признать за ним историческое значение; такое сочетание и служит ему в качестве критерия выбора исторических фактов» [26, с. 238 – 239].
Русский методолог критиковал в этой связи представителей немецкого неокантианства за их пренебрежение к различению между понятиями о «всеобщем значении» индивидуальности и о ее «историческом значении» [26, с. 288 – 289].
Так Лаппо-Данилевский в определенном отношении преодолевал абстрактный подход к прошлому Риккерта, по сути дела игнорировавшего вопрос о зависимости человеческих ценностей от пространственно-временных координат истории, и подходил к осознанию необходимости исследования причинно-следственной обусловленности и взаимосвязанности исторического процесса [26, с. 254 – 255].
Осознание необходимости каузального анализа в историческом исследовании по существу означало признание Александром Сергеевичем включения в арсенал историка методов общенаучного характера. Выступая против смещения номотетической и идиографических точек зрения, методолог допускал, что в действительности историк «может соединить их в своей работе» [26, с. 291].
Однако и генерализация, и поиск причинно-следственных связей играли в теории исторического познания Лаппо-Данилевского второстепенную роль. Обобщения, утверждал он, не составляют цели исторической науки [26, с. 226].
По его мнению, историк обращается к общим понятиям лишь «для индивидуализирующего понимания действительности» [26, с. 231].
А изучение каузальных связей в истории подчинялось теоретиком базирующемуся на абсолютных нормах ценностному отношению к ней.
Именно отнесение к ценности, с его точки зрения, «дает основание выбрать из многообразия действительности те факты, которые затем подлежат изучению с причинно-следственной точки зрения» [26, с. 254].
Если учесть понимание природы ценностей Лаппо-Данилевским, то характер отбора фактов, отстаиваемый им, будет всегда до известной степени субъективным.
Резюмирующим понятием в концепции Александра Сергеевича была категория исторического целого. Она заменяла собой в его методологии истории понятие общего, свойственного номотетическому подходу. К образованию категорий исторического целого, по мнению мыслителя, и стремится идеографическое построение истории, нацеленное на изучение конкретной действительности в ее индивидуальности [26, с. 276 – 277].
По мнению методолога, понятие об историческом значении индивидуального, предполагающее выяснение исторической связи фактов с вызвавшими их причинами и порожденными ими следствиями, служат историку для объединения его представлений о прошлом. Оно позволяет установить «те важнейшие центральные факты, с высоты которых он может усмотреть группы и ряды второстепенных фактов и разместить их вокруг главных» [26, с. 253 – 254]. Вместе с тем, объединение представления историка о действительности, понятие об исторической связи между смежными фактами, по Лаппо-Данилевскому, дает возможность осмыслить историю как непрерывный процесс [26, с. 275 – 276]. Таким образом, писал он, исследователь образует понятие о целом, признавая, «что каждый отдельно взятый исторический объект входит в одно целое, вместе с другими такими же объектами, и что каждый из них тем самым определяется в своей индивидуальности, как незаменимая часть целого» [26, с. 276 – 277].
Всякое целое ученый рассматривал как некую индивидуальность. В то же время он противополагал понятие «целое» и «общее», поскольку в целом всякое индивидуальное сохраняет свое самостоятельное значение. С такой точкой зрения, в качестве индивидуальности, как «единичное в своем роде целое», может выступать все «культурное» человечество, частями которого являются отдельные «исторические» народы [26, с. 277 – 279].
«Предельным» понятием у Александра Сергеевича выступало «мировое целое», то есть целостная действительность, части которого он называл относительно целыми. Среди таковых было и человечество. Основываясь на понятии о человечестве как историческом целом, историк, по Лаппо-Данилевскому, и может установить историческое значение каждого отдельного факта. «Вообще, – писал он, – рассуждая об истории человечества [26, с. 277 – 278, 283 – 284], историк прежде всего характеризует его некоторым реальным единством его состава: человечество состоит из индивидуальностей, способных сообща сознавать абсолютные ценности, что и может объединить всех; по мере объединения своего сознания человечество все более становится «великой индивидуальностью»; она стремится опознать систему абсолютных ценностей и осуществить ее в истории... Такое воздействие предполагает, однако, наличность цели общей для всех по своему значению, существование общей воли и проявление объединяющей и организованной деятельности членов целого, создающих культуру человечества» [35, с. 333]. С такой точки зрения, по его мнению, историк и конструирует исторический процесс, в котором человечество приобретает все большее историческое значение благодаря постепенно возрастающему единству человеческого сознания [35, с. 334].
Учение Лаппо-Данилевского об историческом целом отвечало его религиозному миронастроению. В известной мере, такое учение отразило растущее влияние отечественной религиозной философии на историографию России. Одновременно оно проецировалось и на разделяемые ученым социально-политические идеи. В условиях усиления революционной борьбы в обществе концепция о возрастающем единстве человеческого сознания была созвучна призывам к единению и социальному миру. Она противостояла марксистской теории классовой борьбы.
Эти идеи нашли выражение и в конкретно-исторических трудах Лаппо-Данилевского. Так, утверждая, что идея государства носит нормативный характер и «содержит понятие о том отношении, которое должно быть между государством и подданными», исследователь усматривал ее прогрессивное развитие в сознании русскими людьми необходимости единения с абсолютной монархией [38, с. 5, 38].
Не случайно, что в неокантианский период творчества ученого центр его научных интересов постепенно переместился из области исследования истории учреждений в сферу истории идей.
Вместе с тем, сравнение конкретных трудов по близкой тематике, созданных историком в позитивистский и неокантианский периоды его деятельности, позволяет сделать заключение об их принципиальном сходстве. Так, выводы работ Лаппо-Данилевского о внутренней политике Екатерины II, написанных в 1898 и 1911 годах, по существу одни и те же – о заботе императрицы о благе народа, осуществляемой на основе принципов разумной политики сообразно исторической обстановке. Более сдержанной становится лишь оценка Екатерины II [23, с. 163 – 190].
О неразрывной связи мировоззрения и исследовательской практики Александра Сергеевича свидетельствовали его коллеги и ученики. Так, А.Е.Пресняков писал даже, что «его специальные работы по русской истории служили экспериментальными этюдами к существенным теоремам исторического анализа и построения» [39, с. 87].
Из общих методологических построений Лаппо-Данилевского непосредственно вытекала его теория исторического источника. Под источником мыслитель понимал «реализованный продукт человеческой психики, пригодный для изучения фактов с историческим значением»; отмечая при этом, что не всякий «след» мысли или действия человека можно назвать историческим источником, а «лишь такой след, который нужен для восстановления факта, историческое значение которого предпосылается или уже обосновано» [35, с. 371, 375]. А поскольку понятие исторического значения являлось производным, по мнению исследователя, прежде всего от категории ценности, то, следовательно, выступает или не выступает что-либо в качестве источника, устанавливалось им аксиологическим способом. Под критикой источника он также понимал «только теоретическое отнесение данного объекта к общезначимой ценности», подразделяя ее на научную, моральную и эстетическую, смотря по тому, к какой ценности относит субъект изучаемый им объект, «то есть будет ли он судить о нем с точки зрения истины, добра или красоты» [35, с. 518]. Весьма основательно ученый разработал методику работы с источником.
Значение исторических источников Александр Сергеевич видел в том, что они позволяют историку познать прошлое и помогают ему действовать в современности, «соучаствовать в культурной жизни человечества» [36, с. 765].
Несмотря на идеалистический характер учения методолога об историческом источнике, в своих наиболее существенных чертах оно имело научно-плодотворный характер [34, с. 142].
Таким образом, А.С.Лаппо-Данилевскому принадлежит выдающееся место в истории исторической науки не только как крупнейшему исследователю конкретных проблем российского прошлого, организатору, историографу и источниковеду отечественной науки, но и как оригинальному теоретику, в трудах которого методология истории превратилась в самостоятельную отрасль исторического знания. Его работы в этой области содействовали осознанному обращению историков к сложным методологическим вопросам своей науки и, тем самым, – повышению теоретического уровня науки истории.
Круг проблем, которыми занимался Лаппо-Данилевский, свидетельствует о широте его творческих интересов. Всесторонняя профессиональная подготовка исследователя, прекрасное знание архивных фондов, высокий теоретический уровень его трудов сохраняют их значение для современной исторической науки.
А.Н. Нечухрин, С.П. Рамазанов
Смена парадигм в историографии XIX – начала XXI вв.: сб. науч. ст. (к 60-летию профессора А.Н.Нечухрина) / Гр ГУ им. Я.Купалы; под общ. ред. Э.С.Ярмусика, Н.В.Козловской. – Гродно: ГрГУ, 2012.
