Поиск истоков национальной истории – дело достаточно непростое. С одной стороны, он строится на ретроспективе разных по своей значемости текстов, где представлена некая национальная “Ойкумена” – историческая карта мира с избраным народом по середине. В результате, уже первая же попытка кого бы то нибыло порассуждать на тему исторического прошлого отдельной национальной общности может рассматриваться в качестве проявления этого самого “сознания”!
С другой стороны, историческая мысль – это ещё и своеобразная система координат, которая строится, отталкиваясь от некой определённой точки отсчёта. Собственно, сама эта точка с прошлым соприкасается весьма условно, при этом неразрывно сопровождая сам объект историописания, находясь как бы в нём самом. Белорусский философ Игнат Абдиралович в своей работе “Адвечным шляхам...” сформулировал проблему постижения народом своего прошлого, как пермонентный поиск идела общественной жизни: “Нашы часы – часы агульнай заблутанасьці, часы паўстання праменных, быццам, ідэалаў і іх канечнага знікнення праз нядоўгі час... Тое, што раней здавалася чыстым і светлым, штодзённа аплятаецца жыццёвым брудам і пылам. Так знікаюць праменныя ідэалы, пакідаючы роспач і безнадзейнасць. У такія часы адзінокая чалавечая душа шукае, пераглядаючы ўсё тое, што здавалася каштоўным, святым і жаданным”.[II, 1]
Относительно свободный во времени, национальный идеал, между тем, был достаточно жёстко ограничен в пространстве. В зараждающейся белорусской системы координат географическая привязка к месту изначально являлась определяющим фактором формирования белорусской нации (позже, в период политических трансформаций, это нашло своё выражение в феномене “тутэйшасці”)! Можно да же сказать, что само национальное историческое сознание носило здесь ярко выраженный региональный (если не локальный) характер.
Не случано Райнер Линднер, автор фундаментальной работы, посвящённой формированию национальной историографической школы, выделяет краеведческие исследования, в качестве важного фактора “институализации историографии в белорусских провинциях”. Региональное архивоведение, природоведческие-исторические музеи, наконец, собственно историческое краеведенье – всё это дало ощутимый толчок для артикуляции самого понятия “белорус” по отношению к соседним нациям.
Правда, белорусские интелектуалы довольно быстро прошли путь от изучения региональной истории к общенациональному дискурсу, значительно расширив “краеведческий” кругозор. Хотя, увлечение собирательством предметов старины, коллекционирование не только определили круг интересов целого ряда основоположников национального движения ( например, братьев Луцкевичей ), но и стали важным источником финансирования первых белорусских национальных проектов [П, 20].
Одним из итогов последовавшей позднее “институонализации” исторического сознания стало создание в 1918 году первой общебелорусской научной организации – “Беларускага навуковага таварыства” (БНТ). В качестве своих главных целей, БНТ определило “разнабаковую навуковую працу, развіццё любові да навуковых доследаў і пашырэнне ведаў”.
Вновь “Беларускае навуковае таварыства” активизируется уже в относительно либеральных условиях Средней Литвы. Исключительно важным моментом, в смысле формирования белорусского национального сознания, стало открытие при БНТ Виленского белорусского историко-этнографического музея имени Ивана Луцкевича в 1921 году, в основу которого легла личная коллекция, собранная Иваном Луцкевичем.
Истоки создания белорусского музея в Вильне имели драматический характер: «Беларускі Музэй ім. Івана Луцкевіча паўстаў з прыватнай калекцыі Івана Луцкевіча, якую гэты тварэц беларускага адраджэнскага руху і неўтамімы працаўнік на ніве беларускае археалёгіі зьбіраў у працягу ўсяго свайго жыцьця – ад трэцяе клясы гімназіі. Ідэя Ів. Луцкевіча і было стварэньне беларускага нацыянальнага музэю, дзеля чаго – за год да сваёй перадчаснай сьмерці – ён і падараваў сваю калекцыю Беларускаму навуковаму таварыству. Аднак Таварыства, не маючы ўласнага памяшчэньня і карыстаючае само з прыватнае кватэры ахвярадаўцы, не магло пераняць фактычна ў свае рукі цэннага дару, вымагаўшага значных матэрыяльных затрат на перахаваньне калекцыі і ўсыстэматызаваньне яе. Дзеля гэтага ўсё рэчы аставаліся ў кватэры Луцкевіча ў Вільні і толькі пасьля сьмерці ахвяярадаўцы – пайменна ў 1921 годзе – былі перавезены ў Базыльянскія муры, дзе тагачасныя ўласнікі гмаху ( праваслаўнае духавенства ) далі бясплатнае памяшчэньне пад арганізацыю ў ім Музэю...” [П, 20, с. 65-66].
Брат, и по существу – с самого начала один из главных идеологов белорусского движения Антон Луцкевич, в позднейших своих статьях постарался преподнести создание музея, как одно из главных событий в формировании исторического сознания беларусов. “Ів. Луцкевіч, творачы сваю калекцыю, меў на мэце сабраць матэр’ялы, якія далі б магчымасць вывучэньня матэрыяльнае і духовае культуры Беларускага народу, беларускага мастацтва – галоўным чынам народнага, беларускае гісторыі – перад усім з часоў Вялікага Княства Літоўскага...” .
А. Луцкевич являлся и бессменным директором музея за весь период его иснования в границах польского государства. Основные отделы музея включали в себя: археологию, нумизматику, светцкое искусство, живопись, оружие и этнографический материал. В контексте интерисующей нас темы, отдельно следует отметить архив, который формировался при музеи. Кроме прочего, здесь собирались и хранились документы, касающеяся непосредственно истории белорусского национального движения: материалы из личных фондов (М. Горецкого, И. Дворчанина, М. Танка, Р. Шырмв и др.), а так же документы многочисленных белорусских институтов и организаций – Белорусского посольского клуба, Громады, ТБШ, БИГИиКа, белорусских гимназий, БНТ, редакций различных национальных изданий и др.[П, 20, с. 66-67]
Хотя собственно историческая секция при БНТ была создана только осенью 1932 года, тем не менее, само общество в своей работе всегда старалась придерживаться принципа исторической преемственности, формируя основные подходы в оценки собстенного национального прошлого. Такой принцип нашёл своё выразительное воплащение в проведении различного рода юбилеев, посвящённых наиболее значимым событиям национальной истории. На протяжении нескольких лет БНТ успел торжественно отметить: 400-летие белорусского книгопечатанья (1925), 400-летие Статута ВкЛ 1529 года (1929); 500-летие смерти Витовта (1930), 70-летия восстания и гибели Кастуся Калиновского (1933) и другие значимые даты.
Следует особо подчеркнуть, что сам по себе поиск дат и исторических персон был частью формирования несуществующего de facto национального канона. Большинство из исторических символов, как, например, фигуры Т. Костюшки или того же А. Мицкевича, юбилей Люблинской унии, теперь составляли основу общепольской национальной традиции. Здесь, в северо-восточных воеводствах Польши, особенно на территориях с преобладанием непольского населения, они оказались восстребованными в первую очередь из-за необхадимости подтвердить преемственность исторической традиции и соориентироваться в существующей политической ситуации. Только если польская интерпритация прошлого строилась, главным образом, на противопоставлении национального эпоса столетию российской неволи, так сказать “отрицании отрицания”, белорусские деятели, в значительной степени, оказалишь лишены этой возможности .[П, 20, с. 66-67]
Отстаивая собственное право на историческое наследие, белорусским автором приходилось обращаться к аргументам, если так можно выразиться, «регионального» масштаба. Например, когда виленских белорусов не пригласили на открытие памятника Станиславу Манюшке, тем самым подчёркивая польский характер мероприятия, А. Луцкевич бросил организаторам обвинение в проявление «мяшчанскага нацыяналізма». “...Станіслаў Манюшка, – Написал А. Луцкевич в своей статье, – верны сын нашага краю, ён рос пад гукі роднай беларускай песні, чарпаў поўнай жменяй з скарбніцы беларускага народнага творства матэрыялы і настроі дзеля свайго ўласнага творства і, творучы новыя музыкальныя цэннасьці, ніколі не забываўся аб народзе, які яго ўзгадваў...”
В условиях “передела” исторического наследия, чисто краеведческая проблематика неожиданно получала широкий политический резонанс. Так в 1920 году на адном из заседаний виленской Городской Рады известный польский деятель Вацлав Студницкий выступил с требованием передать польской общественности города корпус бывшего Базилианского монастыря (т.н. “Базыльянския муры”), который на тот момент занимали разнообразные белорусские организации. В. Студницкий заявил, что российские власти “обесчестили” тюремную камеру, в которой содержался в период своего заточения, Адам Мицкевич, превратив её в... отхожее место. Белорусы, продолжал депутат, зная про это, “сохраняют камеру великого поэта в таком состоянии и дальше”!
Вскоре, спор вокруг так называемой “celi Konrada” приобрёл широкий общественный резонанс. Была да же создана специальная белорусско-польская комиссия, которая занялась изучением проблемы. Белорусская сторона при этом всячески старалась снять с себя обвинение в профонации “национальной святыни”, для чего пыталась доказать несостаятельность польских утверждений относительно местоположения камеры, в которой содержался Адам Мицкевич
Белорусское научное общество, по существу единстенная организация по эту сторону польско-советской границы, которая формировала общенациональный подход в определении исторического прошлого, в силу политических причин в значительной степени была ограничена в своих возможнастях. Речь идет не только о свободной циркуляции исторических знаний и их интерпритации в духе национальной идеологии. Кроме пермонентно усиливающегося давления со стороны польского государства и различных окологосударственных структур, БНТ приходилось всё время преодолевать внутринациональные разногласия.
“Грамадскі ўздым аказаў непасрэдны ўплыў на становішча БНТ. – Отмечает А. Вабищевич. – Пасля арышту А. Луцкевіча і прыцягнення яго да судовага працэсу Грамады дзейнасць таварыства на пэўны час дэстабілізавалася. ...Як ідэйна-палітычнае разыходжанне, так і суб’ектыўныя фактары, выкліканныя адмаўленнем А. Луцкевіча ад усялякага дачынення да Грамады, прывялі да расколу БНТ. З яго складу выйшлі дзеячы БХД, перасталі супрацоўнічаць прадстаўнікі рэвалюцыйна-дэмакратычных поглядаў. Акрамя таго, БНТ падвяргалася неабгрунтаваным абвінавачванням з боку заходнебеларускага камуністычнага руху...”.
“Нягледзячы на аслабленне пазіцый, – Пишет далее историк, – БНТ працягвала займацца нацыянальнай інтэрпрэтацыяй гісторыка-культурнай спадчыны заходнебеларускіх зямель. ...Было вырашана разгарнуць прапагандысцкую кампанію па збору сродкаў для будаўніцтва ў Вільні Дома беларускай культуры, дзе маглі б размяшчацца культурна-асветніцкія арганізацыі, музей... Прыток новых сіл ажывіў дзейнасць БНТ. У 1930 г. я яго структуры была створана краязнаўча-турыстычная секцыя... Першай буйная акцыяй гэтай секцыі была мастацка-этнаграфічная выстава ў Вільні вясной 1930 г., ня якой экспанаваліся малюнкі Я. Драздовіча..., іконы і малюнкі П. Сергіевіча, этнаграфічныя фатаграфіі У. Грыневіча. У ходзе наладжанных у чэрвені 1930 г. урачыстасцей, прымеркаваных да 500-годдзя смерці князя ВКЛ Вітаўта, з рэфератамі выступілі М. Ільяшэвіч, Я. Станкевіч. Па прапанове БНТ студэнцкае аб’яднанне “Скарынія” наладзіла ў 1932 г. цыкл навукова-папулярных лекцый...»” .[П, 20,с.68-69]
Формированием национального исторического сознания занималось не только БНТ. По сути, вся белорусская периодика являлась одним большим полем для эксперементов в области национальной историографии. На страницах различных периодических изданий (Калоссе”, “Шлях моладзі”, “Студэнцкая думка”) печатаются статьи А. Станкевича “Да гісторыі беларускага палітычнага вызвалення”, «Кастусь Каліноўскі” і яго “Мужыцкая праўда”», М. Ильяшевич “Паходжанне, старадаўнія весткі і антрапалагічныя адзнакі беларусаў”, М. Шкелёнак “Сінтэза беларускай гісторыі”, А. Климовича “Апошнія гады паншчыны на Беларусі”, “Скасаванне паншчыны на Беларусі” и др.. Некоторые из них позже были переизданы отдельными брошюрами.
В 1933 году вышел в свет «Гадавік Беларускага навуковага таварыства ў Вільні», основной темой которого стало историческое наследие Великого княжества Литовского. В цикле статей (Я. Станкевич, М. Шкелёнка, М. Ильяшевича) представлялся, если так можно выразиться, “белорусский взгляд” на проблему генезиса ВкЛ. Подобный подход в подаче материалов прослеживается и в изданных пятью годами позднее “Запісах Беларускага навуковага таварыства”, где прошлое представлялось “у новым беларускім аспекце, раскрываючы праўду аб беларусах і Беларусі, часта скажонную чужацкімі даследчыкамі”. Среди наиболее значимых статей, опубликованных на страницах нового издания, А. Вабищевич отмечает работу Ильяшевича “Канец існавання друкарні дому Мамонічаў”, “Мова дыпламатычнага ліста Рыжскай рады 1271-1280” Я. Станкевича, “Падзел гісторыі Беларусі на перыяды” М. Шкелёнка и др..
В своей статье М. Шкелёнак, например, выступил с критикой предыдущей периодизации истории Беларуси, предложенной ещё В. Игнатовским. «За аснову перыядызацыі, – Пишет А. Вабищевич, – было прапанавана ўзяць глыбокія, пераломныя змены ў палітычным, сацыяльным і культурным жыцці беларускага народа”. Ещё более широко автор подошёл к вопросу национального исторического пространства в статье “Прадмет беларускай гісторыі” .[П, 20, с. 71]
Среди наиболее значемых работ на историческую тематику следует отметить книгу М. Горецкого “Гісторыя беларускай літературы” (1920), философское эссе И. Кончевского “Адвечным шляхам” (1921), публицистическое наследие Адама Станкевича, Яна Станкевича и др..
В случае с Яном Станкевичем, который “творчески” развил высказанную ещё ранее идею В. Ластовского, особый интерес вызывает интерпретация этнонима “Беларус”. Здесь представляется важным да же не столько само желание уйти от уже имеющегося исторического названия, на котором тяготело огромное количество стереотипов и устоявшихся клеше, в том числе – новейшего времени. Замена имени народа, на самом деле, открывала более чем широкие возможности для конструирования совершенно новой исторической идентичности с далёким прицелом в будущее.
Сама аргументация автора, при этом, в значительной степени носила эмирический характер, опираясь, главным образом, на наивный прогматизм. Я. Станкевич так обосновывал необходимость изменить название “белорус”: “...Назоў гэты Беларус падала нам маскоўская адміністрацыя ў XIX в. Не зарыентаваўшыся, за яго ўхапіліся піонэры беларускага руху і пашырылі паміж масамі. Такое было-б бяды, што гэты назоў небеларускага паходжаньня, малое было-б бяды, што ён ненародны й забыты народам, важней за ўсё тое, што ён надзвычайна непрактычны і нават нас як нацыю кампромітуе..”. Далее автор задавался вопросом “дык які-ж тады нацыянальны назоў нам найбольш падыходзіць?”, и, да же предлагал выбрать: “Быў-бы добры назоў Ліцьвін, з якім зьвязана ладная часьць нашае гісторыі і пад якім нас знаюць дагэтуль нашыя суседзі. Але каб прыняць назоў Ліцьвін, мы павінны былі пачаць адраджэньне прынамсі адначасова з Жмудзінамі, якія, будучы практычнейшымі за нас, прысабечылі гэты назоў і за кароткі час разрэклямавалі яго як свой па ўсім сьвеце, хочучы гэтым прысабечыць і тую славу, якую мела Вялікае Князьства Літоўскае”.
Отсюда Янка Станкевич делал единственный вывод: “Астаецца назоў Крывічы, край – Крывія, прымета – крывіцкі або крыўскі. Тэрмін гэты зусім падыходзіць дзеля прынятку яго й цяпер як нацыянальнага назову дзеля ўсяго нашага народу...”.
На самом деле, обращение к «крывицкой» традиции стало проявлением со стороны Я. Станкевича и его последователей механического подхода при формировании исторического сознания (что, в свою очередь, было вызванного глубоким разочарованием в современном им положении как всего белорусского национального движения, так и национальной идеи в частности ).
Наверное, болезненей всего белорусским исследователям, большинство из которых сами являлись активными участниками национального движения, давалась историческая интерпритация политических событий последних лет. Долгое время в этом смысле тон задавал всё тот же А. Луцкевич. Именно из-под его пера вышли одни из первых работ, которые претендовали на своего рода обобщение.
Уже позже – к середине 1930-х годов, роль главного “инетрпритатора” национального возрождения переходит к кс. Адаму Станкевичу, который выпускает сразу несколько обширных работ на эту тему: “Расказы з гісторыі Беларусі для школы і народу”, “Да гісторыі беларускага палітычнага вызваленьня”, “Хрысціянства і беларускі народ” и др.. Причём, Ад. Станкевич, в отличие от многих своих предшественников, не ограничивался только пересказом хронологии событий и выявлении главных действующих лиц национального возрождения ( последнее особенно было присуще А. Луцкевичу, создавший своеобразный культ вокруг своего покойного брата ). Наверное, его труды можно отнести к одним из последних в межвоенное дваццатилетие попыткам создать развёрнутое виденье белорусского прошлого в контексте европейской цивилизации.
Узкополитические приоритеты в трактовке тех либо инных событий и деятелей прошлого наглядно проявились, в первую очередь, в отношение к событиям восстания 1863 года и фигуры одного из его лидеров – Кастуся Калиновского. Взамен “излишне романтизированному образу национального героя”, который представал со страниц белорусских национальных деятелей, представители КПЗБ, посредством близким к ним кругам белорусских литераторов, стремились навязать взгляд, которой к тому времени сложился в советской историографии.
Фигура К. Калиновского привлекала белорусских исследователей с самых разных точек зрения. Стоит обратить внимание на источниковедческую дискуссию вокруг восстания 1863 года, которая в значительной степени отражала процесс формирования собственно научной базы национальной историографии.
Тот же кс. Ад. Станкевич особое внимание обратил на идейную связь между деятельностью Кастуся Калиновского и провозглашением независимости БНР в 1918 году: “Тое ўсё, чаго сваёй працай агулам, а прадусім “Мужыцкай Праўдай”, а так-жа і сьмерцяй сваёй даканаў К.Каліноўскі для беларускага народу семдзесят гадоў таму, змагаючыся за волю і долю гэтага народу, – акт абвешчаньня незалежнасьці Беларусі 25.III.18 падабраў, згарнуў у цэласьць, прыкрасіў, дапоўніў і выразіў як яўную – ужо сучасную – волю беларускага народу да вольнага і самастойнага жыцця. Словам, зярнё, якое на беларускай грамадска-палітычнай ніве пасеяў Каліноўскі, акт 25.ІІІ.18 зжаў, карыстаючыся пладом гэнага зярняці для сяўбы далейшай”. [Ш, s. 106-107]
Попытка так называемой “беларускай санацыі” в начале 1930- х годов уйти от политического решения «белорусского вопроса» в сторону национально-культурной деятельности способствовало легитимизации БНТ и связанных с ней институтов в структуре польского государства. Так, например, в 1931 году белорусский музей в Вильне получил статус научной организации, он вошёл в общепольский союз музеев, а так же был зарегистрирован в списке музеев, изданных Лигой наций. Значительно выросло не только число посетителей музея, но и сам круг исследователей, заинтересованных предлагаемой проблематикой. Белорусский музей сотрудничал с музеем Друзей науки, который представлял польскую культуру, литовским научным обществом, еврейскими и татарскими культурными организациями в Польше. Экспонаты из его фондов присутствовали на различных выставках, как в Польше, так и за границей. Кроме того, представители БНТ приняли участие в VI Общепольском съезде историков в 1935 году.
С БНТ тесно сотрудничал так же кружок студентов-белорусов Виленского университета им. С. Батория – “Таварыства прыцеляў беларусаведаў”. Кроме того, научной деятельностью стремились заниматься и представители белорусской хрестианской демократии.
Правда, вместе с сокращением количества легальных белорусских организаций, всё острей становилась проблема сохранения традиции белорусского возрождения и преемственности между различными поколениями белорусов. Это в равной степени относилось как к уже сформулированным ранее национальным доктринам, так и к той локальной, во многом определяющей, исторической памяти, которая проявлялась через повседневность.
Антон Луцкевич в своей статье “У дзень памерышых” так сформулировал сущность проблемы: «...Калі тут, у Вільні, дзе ёсьць даволі многа беларускае інтэлігенцыі, магілы беларускіх дзеячоў і барацьбітоў за наш Народ маюць апеку й дагляд, дык ні апекі, ні дагляду ня маюць магілы тых, хто пахаваны па-за Вільняй. Запраўды: хто быў калі на магіле Цёткі, хто ведае, дзе магіла Алеся Гаруна, як выглядае месца вечнага супачынку Івана Луцкевіча? Дык вось: неабходна было б наладзіць грамадскую акцыю дзеля апекі над магіламі памершых павадыроў беларускага адраджэнскага руху, акцыю адведваньня іх – тут у краі, акцыю прывозу ў родную зямлю костак тых, хто ляжыць і нудзіцца ў чужой зямлі... Кожнае места, кожная вёска мае напэўна і сваіх мясцовых дзеячоў, заслужыўшых на грамадскую пашану, і іхнія магілы мусяць стацца ў Дзень Памершых месцам зборак і яднаньня думкамі зь нябожчыкамі».
Почти одновременно с тем, как ограничивалась белорусское историческое пространство в Польше, ещё более выраженная “дэнацыяналізацыі” его шла в СССР. Не удивительно, что западно-белорусская национальная элита весьма болезненно реагировала на эти проявления своеобразного “имперского реванша”.
Комментируя появления нового учебника по истории СССР “Беларускі фронт” отмечал: “...Цяперашнія камуністы перанялі імперыялістычныя мэты даўнейшай царскай Расіі і стараюцца іх ня толькі выпаўніць, але і “перавыпаўніць” Ацэньваючы дадатна тыя падзеі з гісторыі Расеі, каторыя сведчаць аб яе імперыялізме, камуністы апраўдваюць гэты імперыялізм... Беларуская гісторыя павінна даказываць, што беларускі народ да злучэння з Расеяй ня меў ніякай собскай гісторыі. Ён быў паняволены праз усе стагодзьдзі толькі імкнуцца да злучэння з “вялікім расейскім народам”, у якім бачыў старэйшага брата і апякуна. Далучэнне да царскай Расеі ўжо нясло беларускаму народу вялікую карысць, але, натуральна, “поўную” свабоду і “незалежнасць” ён атрымаў ад бальшавікоў у 1917 г., якія “памаглі” беларускаму народу “вызваліцца”. Ніякіх светлых маментаў у сваей гісторыі беларускі народ ня меў і іх выдумываюць толькі “буржуазныя нацыяналісты”...”.
Заканчивая, можно, видимо, согласиться с тезисом о том, что «Западнобелорусское возрождение имело ряд ярких отличительных черт, обусловленных геополитическими и внутриполитическими факторами…» И всё же, вцелом, отсутсвие свободных каналов национальной коммуникации, слом прежней, уже значительно устоявшейся институциональной системы национального движение, наконец, своеобразный кризис “Смены вех”, вызванный межпоколенными расхождениями – всё это в полной мере отразилось и на формировании западнобелорусской исторической мысли в конце рассматриваемого периода.
Политическая история Беларуси в значительной степени скорректировала не только пути формирования национального исторического сознания, но и сам способ его агрегирования – накапливания и последующей трансформации уже в качестве национальной идеологии. С той только разницей, что в Советской Белоруссии историческая наука (именно – как наука) в итоге закончилась почти полным её уничтожением, тогда как в Западной Беларуси почти вся национальная историография, как минимум по ряду позиций, была отброшена до уровня краеведенья ХІХ века [П, 91 с. 195-196].
А.Чернякевич
