Институт государства сегодня находится в поле пристального внимания как академической науки, так и ведущих акторов политического процесса, а также наиболее активных представителей гражданского общества. Повышенный интерес к данной теме обусловлен тем фактом, что по мере эволюции общественной системы функции государства видоизменяются, в некоторых из них отпадает надобность, но зато возникают и требуют активной реализации новые. Так, ведущие тенденции современности, связанные с переходом к постиндустриальному обществу и глобализацией мировой экономики, порождают сложные и неоднозначные трансформации государственности многих стран, заставляют выполнять ранее несвойственные государству функции. Актуальность проблемы обуславливается также необходимостью анализа опыта успеха или провала модернизации ряда стран бывшего «второго» или «третьего» миров, осуществлявшихся при непосредственном участии государства.
Особое значение рассмотрение данной проблемы имеет для обществ, недавно обретших государственную самостоятельность и определяющих свою идентичность в современном конкурентном и высокосложном мире. Для них жизненно важным является глубокое и верное понимание действительной сущности государства, становящегося ведущим фактором модернизационных преобразований, способствующего целенаправленным изменениям в экономической, социальной, политической и других областях жизни общества. Разрушение «сильного государства» уже обернулось для многих из них политической нестабильностью, разгулом местных своеволий и вытекающих отсюда неизбежных поползновений со стороны отдельных групп превратить государственный аппарат в инструмент реализации своих узкокорыстных интересов.
Переходя к рассмотрению векторов эволюции государства в контексте социокультурной динамики современности необходимо констатировать, что сегодня рельефно обнаружились две противоположные, даже взаимоисключающие тенденции: тенденция к усилению государства, расширению его присутствия в социальном пространстве и обратная тенденция – разрушения национальных государств, перехода цивилизации в постгосударственное состояние. Свидетельством значительного усиления роли государства в большинстве стран является увеличение доли государственных доходов и расходов[1]. Возрастание значимости государства обусловлено кардинальным изменением социальных систем, характеризующимся увеличением количества и возрастанием сложности общественных связей и отношений, появлением новых социальных акторов, стремительным фрагментированием социокультурного поля, что требует активного и компетентного управления из единого центра. В новых условиях государство вынуждено брать на себя решение тех задач, которые ранее находились вне сферы его внимания – это различные сферы социального обеспечения, требующие перераспределения доходов, а также инвестиции в фундаментальную науку и человеческий потенциал. Важную роль играют инвестиции государства в развитие инфраструктуры, обеспечивающей надежное функционирование рынка. Сегодня очевидно, что государственные инвестиции в инфраструктуру и образование являются необходимым условием для реализации позитивных функций рыночной экономики. Системы транспорта и связи во многом определяют развитие и надлежащее функционирование рынков, а качественное образование призвано научить людей пользоваться теми возможностями, которые открывает рынок. Передоверить эти функции стихии самоорганизации нельзя.
Эта тенденция наиболее ярко проявляется в странах континентальной Европы – Франции, Италии, Нидерландах, Бельгии, не говоря уже о Швеции и Дании – странах с традиционно сильными социал-демократическими традициями. Ученые и политики этих стран преодолели догму противопоставления рынка и государства, рассматривая последнее как активного «социального организатора», «покровителя» и «регулятора экономики». Такого рода рассуждения и практика опираются на выводы экспертов ООН, делающих однозначный вывод о том, что способность общества к устойчивому развитию зависит не от «валовых» доходов государства, а от способов распределения национального богатства в интересах большинства населения.
Укрепление государства происходит не только в скандинавских или латиноговорящих странах Европы, но и в США и Великобритании, которые традиционно следуют либеральным и неолиберальным подходам к проведению экономической политики, получившим в 80-е гг. наименование соответственно «рейганомики» и «тэтчеризма». Однако эти экономические модели оказались в большей мере идеологемами, так как непредвзятый анализ показывает, что государство никогда не выпускало из своих рук контроля над ключевыми тенденциями развития экономики. Самое пристальное внимание уделялось и уделяется государственной собственности и особенно источникам ее пополнения. Достаточно вспомнить характеристику, данную известным американским экономистом, лауреатом Нобелевской премии П.Самуэльсоном, правительству США как «самому крупному предприятию в мире». А известный американский историк А.Шлезингер прямо называет мифом бытующее мнение о том, что своим развитием Америка обязана неограниченной свободе частного предпринимательства.
Еще в XIX век немецким экономистом Адольфом Вагнером, принадлежащим к консервативному направлению политэкономии, была установлена жесткая корреляция между расцветом капитализма, индустриальным развитием и ростом значения государства. Несмотря на некоторые национальные и социокультурные различия в определении меры интервенции государства в общественную жизнь, важность и даже необходимость такого вмешательства не оспаривается никем из серьезных исследователей. Напротив, возрастание роли государства находится в русле ведущей исторической тенденции развития политических и экономических мировых процессов.
В этой связи становится все более очевидным расхождение либеральной риторики политического дискурса о государстве в большинстве западных стран, особенно в США, с реальностью политического действия в них, которая значительно отклоняется от теорий «минимального государства» и «невидимой руки» самоорганизующегося экономического и политического пространства. Результаты проведенных исследований убедительно свидетельствуют о последовательном возрастании роли государства в реализации стратегических политических и экономических программ. В доказательство можно привести статистические данные о росте доли государственных расходов в национальном доходе, о контроле государства над экономикой, об увеличении численности государственных служащих и т.п. Так государственные расходы при администрации Рейгана за период 1981-1983 годов выросли в процентном отношении к национальному доходу с 27,8% до 31,6%. Более того, французский политолог Жаклин Грапен в книге под названием «Крепость Америка», изданной в Париже в 1984 году, утверждает, что несмотря на миф о рейганизме, США на деле действуют в русле политики современного дирижизма с главенствующими институтами Президента, Пентагона и Федерального Резерва.
В Великобритании при правительстве М.Тэтчер, избрание которой происходило под эгидой программы «уменьшения» государства, суммы государственных расходов в национальном доходе выросли с 39% в 1979-80 годах до 43,5% в 1981-82 годах. В результате десятилетней жесткой борьбы за сокращение бюджетных статей и численности работников госсектора доля государственных расходов к величине ВВП, по данным МВФ, сократилась лишь на однопроцентный пункт – до 42% ВВП.
А как обстоит дело с государственным финансированием экономики (в частности, социальной сферы) на Западе в последние годы? По имеющимся в литературе данным, в 1996 году доля государственных расходов в ВВП составляла: в США – 33,1%, в Японии – 36,7%, в Великобритании – 42,9%, в Германии – 48,5%, в Италии – 51,3%, во Франции – 54,2%, в Швеции – 66,6%. Именно в трех последних, а также в Канаде отмечаются самый высокий уровень и качество жизни населения. [1, С.14-15.]
Серьезным аргументом против тезиса о возрастании роли государства является тот факт, что в последнее время наиболее мощными игроками в экономическом и политическом пространстве становятся транснациональные корпорации (ТНК) и транснациональные банки (ТНБ), деятельность которых носит наднациональный характер. Однако в научной литературе высказываются и критические суждения относительно мнения о совершенной автономии ТНК, их полной независимости от национальных правительств.
Подвергая критическому анализу тезис о наднациональном характере ТНК, американский исследователь Э.Кэпстейн приходит к выводу, что «пристальное внимание со стороны правительства становится все более обыденной чертой жизни корпораций» [2, P.372.]. Случаи, когда частные фирмы в поисках доходов иногда действуют вопреки интересам «своих» правительств, не могут нарушить существующую между ними неразрывную связь. Действительно, те фирмы, которые рассматриваются как над- и вненациональные, часто действуют в тандеме с государственными институтами определенных стран. Сбор экономической информации, продвижение на международной арене национальных ценностей и символов, создание экономических альянсов отражает очевидные интересы развитых индустриальных держав. Крупные корпорации не только осознают общность интересов со «своими» правительствами, они стремятся поддерживать тесные связи с ними. Государство лучше, чем кто-либо, может защитить интересы корпорации в международных переговорах по вопросам торговли, инвестиций и доступа на рынки. Такие вопросы, как коммерческие авиамаршруты, открытие банков, предоставление страховых обязательств, решаются не корпорациями, а дипломатами и чиновниками. Если у корпорации возникает необходимость в защите или «продвижении» ее интересов, она может обратиться к своему правительству. Сходные тенденции мы наблюдаем и в деятельности международных политических и экономических организаций.
Дополнительным свидетельством усиления этатистских тенденций социального развития служит формирование региональных экономических группировок, которые, декларируя свою ориентацию на ценности открытой мировой экономики, все же являются мощным инструментом защиты государственных и государственно-корпоративных интересов. Именно учет этих интересов, а не абстрактных императивов «мирового рынка» и «свободной конкуренции», оказывает решающее влияние на принятие конкретных решений и выработку экономической политики в данных группировках. В каждой из них зримо выделяется страна или небольшая группа стран, которая занимает доминирующее положение и определяет общий вектор развития всей коалиции. Например, отмечаются лидирующие позиции США в структуре НАФТА, Германии и Франции – в ЕС, США и Японии – в АТЭС.
Что касается международных финансовых организаций, то происходит диффузия их автономии и соответственно размывается способность адекватно реагировать на процессы в области международного движения капитала, что проявляется в подмене координации экономической политики в международном масштабе борьбой отдельных стран, их группировок и собственно аппарата соответствующих организаций за влияние на принятие глобально значимых экономических решений. Сегодня международные финансовые организации зачастую являются инструментами жесткой политической борьбы, направленной на подавление ведущими западными странами своих конкурентов или тех субъектов, которые, активно развиваясь, могут в перспективе ими стать. В этой связи понятна резкая критика в адрес ряда экономических институтов, особенно МВФ, чья политика, якобы нацеленная на снижение вероятности финансовых кризисов, на деле порождает их в точно определенных регионах мира.
Хотя практически во всех развитых экономиках теперь в принципе признана роль государства в области социального обеспечения и перераспределения дохода, масштабы подобной деятельности правительств в разных странах различны. Например, трансфертные выплаты (и соответственно налоги) во многих европейских странах существенно выше, чем в США и Японии. Масштабы государственного вмешательства так или иначе обусловлены национальными традициями и предпочтениями: оптимальная степень социального обеспечения и перераспределения доходов определяется в основном морально-этическими факторами и не может устанавливаться на основании канонов позитивной экономической науки.
Однако наряду с тенденцией укрепления национальных государств в последние десятилетия активно набирает силу контртенденция – ослабления и слома отдельных государств и подрыв авторитета института государства в целом. Эта контртенденция во многом порождается процессом глобализации с его объективными и субъективными составляющими. В глобальном мире традиционные властные полномочия государства буквально вырываются у него как наднациональными, так и внутренними структурами в сфере и международных отношений, и внутренней политики. Известный российский экономист М.Делягин выделил основные виды наднациональных структур, ограничивающих полномочия и реальные возможности государства:
- разнообразные органы международного управления и урегулирования, создаваемые на межгосударственном уровне (классические и наиболее известные примеры – НАТО и переживающая после «холодной войны» кризис идентичности ООН, а также МВФ и Мировой банк);
- транснациональные корпорации;
- международные общественные, религиозные и преступные организации (их объединяет негосударственный и преимущественно внеэкономический характер объединения и целеполагания);
- глобальные СМИ.
Последние – единственные ограничивающие государство структуры, не являющиеся самостоятельными участниками глобальной конкуренции. Они ограничивают влияние всякого государства на жизнь создавшего его общества, так как являются непосредственным инструментом формирования глобального, международного общественного мнения и «моральных стандартов», неизбежно навязываемых государствам – тем эффективнее, чем слабее то или иное государство [3, С.174-175.].
Значительный вклад в ослабление национальных государств вносит существенная активизация отдельных этнических групп и регионов, претендующих на обладание атрибутами собственной государственности. Причем наиболее эффективным способом достижения поставленных целей они считают выход на международную арену и привлечение на свою сторону глобальных сил. Неизбежным следствием такого процесса становится превращение данных групп в проводников интересов внешних сил как плата за их поддержку в противостоянии или диалоге с государственными структурами. Этот процесс несет в себе большую угрозу. Современный мир далек от идеалов партнерства, диалога и сотрудничества. Скорее в нем доминируют эгоистические страсти и корыстные мотивации. Отсюда становится понятным, что интересы внешних глобальных сил крайне редко совпадают с интересами соответствующих обществ, т.к. иначе они реализуются этим обществом самостоятельно, и потребность в их специальном продвижении при нормальном функционировании общественных механизмов просто не может возникнуть.
В результате общественные структуры, опирающиеся на внешние силы, становятся проводниками их интересов – «пятой колонной», часто стоящей на службе конкурентов их собственного общества и действующей прямо против него. Способом их организации все чаще становится «сеть» – многомерная децентрированная структура, импульсы развития которой генерируются одновременно в разных точках, и обладающая в силу этого малой уязвимостью. В частности, по сетевому принципу организованы многие институты «гражданского общества». Ее возрастающая мощь позволяет некоторым исследователям говорить о «сетевой войне», в ходе которой странам и народам-противникам навязываются определенные стандарты и идеологические клише. Эти стандарты, вызревшие в иных условиях, в лучшем случае непосильны для указанных обществ и часто не только не соответствуют уровню их развития, но и прямо подрывают культурные и материальные основы их конкурентоспособности, а то и самой жизни. Таким образом, снижение роли государства в ходе глобализации, ограничивая влияние общества на реально осуществляемую политику и на свое собственное развитие, способствует навязыванию этому обществу внешних, глубоко чуждых, а часто и прямо враждебных ему интересов, мотиваций и практических действий.
Среди всех внутренних сил, угрожающих суверенитету государства, одной из наиболее грозных является сила этнического самоутверждения всех возможных видов. Глобализационные процессы, по выражению А.И.Уткина, «пробуждают демонов, спавших историческим сном» [4, С.105.]. Сегодня все более явно набирает силу принцип национального самоопределения, разрушения национальных суверенитетов в пользу малых этнических групп.
Определенная часть американского истеблишмента уже ведет серьезную подготовку к такому повороту мировой истории, к принятию «самоопределительной» фазы как неизбежной. Бывший председатель Национального совета по разведке Центрального разведывательного управления США Г.Фуллер уверен в ее скором наступлении: «Современный мировой порядок существующих государственных границ, проведенных с минимальным учетом этнических и культурных пожеланий живущего в пределах этих границ населения, ныне в своей основе устарел. Поднимающиеся силы национализма и культурного самоутверждения уже изготовились, чтобы утвердить себя. Государства, не способные удовлетворить компенсацию прошлых обид и будущих ожиданий, обречены на разрушение. Не современное государство-нация, а определяющая себя сама этническая группа станет основным строительным материалом грядущего международного порядка». В течение века, полагает Фуллер, произойдет утроение числа государств – членов ООН. И остановить этот поток невозможно. «Хотя националистическое государство представляет собой менее просвещенную форму социальной организации – с политической, культурной, социальной и экономической точек зрения, - чем мультиэтническое государство, его приход и господство попросту неизбежны» [4, C.113].
Пробудившаяся колоссальная тяга к национальному самоопределению начинает раздирать на части даже самые стойкие, исторически сложившиеся государства, даже те из них, которые всегда воспринимались как символы национального единства (такие как Британия и Франция). Волна национального, националистического самоутверждения, поднявшаяся в 1989 году и создавшая 22 новых государства только в Восточной Европе и на территории прежнего Советского Союза, катится вперед, в будущее, захватывая все новые страны и континенты. Перед глазами пример суверенных республик Югославии, Ирака, Сербии, чья судьба была проигнорирована даже оплотом независимых государств – Организацией Объединенных Наций.
Глобализация в ее нынешней форме прямо способствует реализации планов сепаратистов. Например, для Квебека даже экономическое единство с Канадой, не говоря уже о правовой и культурной общности, не является жизненно важным для дальнейшего развития. Западноевропейская интеграция не осложняет, а облегчает борьбу каталонских и баскских сепаратистов. Двадцать лет назад баски имели испанские паспорта и могли работать лишь в Испании. Теперь у них европейские паспорта и они могут работать повсюду в Европейском союзе. Теперь провозглашение независимости Басконии не ведет к установлению протяженных таможенных линий, введению новой валюты, массовой потере работы, сокращению возможностей путешествий. Вирус сецессионизма поражает не только (отнюдь не только) бедные уголки Земли, такие как итальянское Меццоджорно, противостоящее богатому падуанскому Северо (где Берлускони уже создал свою политическую партию «Форца Италия»). Напротив, относительно процветающие Западная Канада, Южная Бразилия, Северная Мексика, побережье Эквадора, Северная Италия порождают сецессионистские движения. Две наиболее агрессивные сецессионистские группы в Испании – каталонцы и басконцы – принадлежат к наиболее процветающим.
Существует немало причин поощрения этносуверенитетов творцами глобального мира. Одна из них хорошо известна еще со времен римской античности: «Разделяй и властвуй». Управлять мелкими и, в сущности, бессильными в экономическом, политическом и военном плане государствами намного проще, нежели мощными и влиятельными империями. Но сегодня появился еще один фактор «этнического ренессанса». Основываясь на открытиях синергетики, страны «золотого миллиарда» стали использовать качественно новые способы энергетической подпитки своих обществ за счет окружающей их незападной социальной среды. Такую функцию ранее выполняла колониальная среда. В настоящее время неравномерное развитие современного мира, по верному замечанию А.И.Неклессы, есть «та субстанция, из которой ТНК извлекают дополнительный источник дохода». Можно сказать, что отдельные анклавы на территории России, такие как Москва, смогли воспроизвести некоторые черты западной модели рыночной экономики за счет притока внешних ресурсов как финансовых, так и человеческих. Тем самым, создание «контролируемого хаоса» через всяческое поощрение этносуверенитетов, т.е. сознательное понижение уровня их социальной организации, есть вполне определенное развертывание процессов глобализации.
Центробежные процессы внутри многих национальных государств являются не единственным следствием глобализации. Не менее важным аспектом тенденции ослабления института государства стал все более активный демонтаж государства всеобщего благоденствия (оно же именуется социальным, страховым, кейнсианским, интервенционистским и т.д.). В результате возникает новое соотношение между государством и рынком, ведущее к крупным социальным изменениям.
Расцвет государства всеобщего благоденствия пришелся на 1945-1975 гг., которые французский социолог Ж..Фурастье определил как «славное тридцатилетие». К этому времени в целом был реализован проект социализации капитализма, принятия буржуазией целого комплекса социальных обязательств. Между основными акторами социально-политических и социально-экономических процессов, т.е. государством, бизнесом и профсоюзами, был заключен корпоративный договор по поводу проблем занятости, оплаты труда, социальных гарантий и т.п. Благодаря этому был достигнут экономический рост, невиданный по своей устойчивости и продолжительности, подъем благосостояния, расцвет образования, уверенность в будущем. Казалось, что более чем полуторовековой конфликт между трудом и капиталом завершился историческим компромиссом.
Однако в начале 70-х гг. обнаружились свидетельства приближающегося кризиса социального государства. Его ослаблению способствовали многие причины: чрезмерные военные расходы, стремительное старение европейских народов, что привело к усилению нагрузки на пенсионную систему, разразившийся в 1973 г. мировой энергетический кризис, просчеты в финансово-экономической политике. Обусловленное этими факторами замедление экономического развития и падение прибыли подтолкнули капитал к снятию с себя части социальных обязательств, что привело к ощутимому ухудшению положения наемных работников и ослаблению роли профсоюзов.
Официальное изменение политического курса произошло в 1979 г., когда премьер-министром в Англии стала М.Тэтчер. Она провозгласила новую экономическую и социальную политику, получившую название неолиберализм или ультралиберализм, рыночный фундаментализм. Ее основные компоненты таковы: подавление профсоюзов, приватизация, демонтаж государства всеобщего благоденствия, полная свобода рынка при минимальном вмешательстве государства. Многие из поставленных целей в общем и целом были ей достигнуты. Весьма скоро по этому пути пошли другие европейские страны и США.
В ходе неолиберальных реформ произошла глубокая трансформация капиталистической системы, во многом воспроизведшая ее состояние начала ХХ века. Произошел отказ от многих социально-экономических принципов, которые мучительно вырабатывал Запад, преодолевая экономический кризис рубежа 20-30-х годов. В частности, был отвергнут фордистский подход к зарплате, предусматривающий ее постоянный и последовательный рост на основе компромисса между трудом и капиталом. Под сомнение были поставлены кейнсианские принципы государственного регулирования, обеспечивающие рост спроса на производимую продукцию за счет повышения покупательной способности населения. Серьезные изменения произошли в финансовой сфере, где была разрушена система кредитования предприятий под низкую процентную ставку, что создавало благоприятные условия для накопления промышленного капитала. Все это резко ослабило позиции социального государства, ядро которого составляла система социальной защиты, осуществляющая перераспределение богатства и обеспечивающая солидарность социальных групп. Государство ослабило свои позиции в качестве основного скрепляющего стержня всех структур и общества в целом.
Либеральная экономическая мысль разработала развернутую систему аргументации против вторжения государства в экономику. В частности, было отмечено, что рынок способен к решению всех значимых социальных проблем, тогда как неразумное вмешательство государства приводит к сбою тонких рыночных механизмов и препятствует реализации всех возможностей самоорганизующегося хозяйства. В вину государству было поставлено, что оно является весьма дорогостоящим, но при этом малоэффективным, громоздким и зачастую пораженным коррупцией. Его филантропические усилия порождают иждивенцев, не прилагающих ни малейших усилий для поиска работы, но настойчиво требующих «хлеба и зрелищ». Общетеоретическим доводом против государства стал тезис о том, что моноцентризм власти уходит в прошлое, уступая место децентрированности, фрагментарности и приоритету индивидуальных жизненных стратегий.
Тем самым были намечены контуры нового типа государства с перспективой его самоотрицания и перехода в постгосударственное состояние. Это стало одним из главных факторов, вызвавших значительные социальные изменения и последствия, которые в той или иной степени затронули основные параметры человеческого существования: социальную структуру, труд, доходы и потребление, занятость и безработицу, образование, социальную защиту и др.
Здесь необходимо поставить проблему: является ли указанная тенденция ослабления и слома национального государства с присущими ему стремлениями к социальной защите и реализации долгосрочных национальных интересов исключительно стихийной, диктуемой неумолимой логикой социального развития или сама эта логика есть следствие сознательного проектирования и волевого воплощения. Ответ на этот вопрос может дать рассмотрение общей проблемы социального детерминизма. Как показано в современной социальной философии, объективная закономерность в общественной жизни определяет лишь ее общую тенденцию, но не каждый поворот, не каждый отдельный исторический факт. В каждой точке исторического пространства-времени существует целый спектр возможностей дальнейшего развития, и выбор одной из них предоставлен людям, субъектам исторического творчества. Это общее методологическое положение в полной мере относится и к процессу глобализации. Глобальный порядок, как и все остальное в мире, имеет альтернативные варианты и сценарии. Поэтому задача человека состоит в том, чтобы по возможности отстоять наиболее гуманные и справедливые из них и, напротив, воспрепятствовать проявлениям нового хищничества, выступающего под лозунгом «иного не дано».
Тем самым нам предстоит совершить методологическое усилие и увидеть за внешней объективностью и непреложностью сознательный умысел и субъективное своеволие. Тенденция ослабления государства диктуется не глубинными общественными потребностями, напротив, усложнение социальных связей и отношений и необходимость системной трансформации общества требует более эффективной организации и управления. Слабое государство необходимо творцам глобального мира для установления бесконтрольной власти над ним. Именно в этом контексте становятся понятными все нападки на национальное государство как средство защиты своих национальных интересов, связанных с производительной экономикой и справедливым самостоятельным распределением ее продукта. Национальное государство предполагает не только экономическую независимость, но и политический суверенитет. Демократия означает, что функции власти осуществляют те, кого народ избрал в ходе своего волеизъявления. Его избранники обязаны выполнять народную волю и всецело контролируются им. Ничего общего с этим не имеет политология глобализма. Она предполагает, что настоящие центры власти принятия решений не считаются с интересами и требованиями местного избирателя и выражают согласованные стратегии международных трестов – экономических и политических. В той же мере агрессивному глобализму неугодно и социальное государство как средство поддержания общественного согласия и защитника тех социальных групп и слоев, которые по критериям рыночной пользы и рентабельности не могут себя оправдать. Мораль глобалистов подозрительно напоминает ницшеанского сверхчеловека: «Слабые и неудачники должны погибнуть…Первое положение нашей любви к человеку».
Однако мы, в отличие от глобализированных «граждан мира», не имеем другого Отечества и истории, кроме «истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал» (А.С.Пушкин). Поэтому задача национально ориентированной элиты состоит в том, чтобы продумать направления и методы укрепления собственного государства. Определение перспектив развития национальной государственности в эпоху глобализации должно учитывать не только современные тенденции, но и инвариантные принципы жизнестроения народов, выработанные и апробированные ими на протяжении столетий. Удержание в едином аналитическом поле исторических традиций и духовного проекта, логики прошлого и велений будущего является залогом того, что в гуще ветвящихся дорог истории коллективный субъект найдет наиболее перспективные линии своего социокультурного развития. Именно способность к сохранению преемственности прошлого и будущего есть необходимое условие исторического творчества, ибо история с ее чуткостью к самобытному и индивидуальному не принимает и не признает грубых подделок, политиков-копиистов и имитаторов. Исторический плагиат столь же нетерпим, как и любой другой.
В первую очередь перед государством стоит важнейшая задача обеспечения национального единства, т.е. сотрудничества и действий в общем направлении различных общественных сил (классовых, национальных, интеллектуальных). Даже в самом благоприятном случае, когда основания единства нации и общности ее интересов заложены в структурах ментальности и специально не рефлектируются, государство обязано оказывать на них корректирующее влияние (ибо в определенных условиях общества могут быть склонны к социальному самоубийству, как, например, советское, или к разложению в условиях стагнации). В случае же дезинтеграции социального пространства и противоборства групповых и клановых интересов, порождающего усиление социальной напряженности и экспоненциальный рост асоциальных практик, государство с необходимостью должно делать стратегический выбор и предлагать (а иногда и навязывать) его обществу. При этом желательно использование «мягких» технологий заинтересовывания и идеологического воздействия, что не отменяет общей необходимости организации общественного развития.
Решение этой задачи, в частности, предполагает согласование интересов бизнеса и населения. Бизнес по своей природе стремится к эффективности и максимальной прибыли и потому исповедует либерализм. Население же стихийно стремится к справедливости, понимаемой как равенство. Поэтому его естественная идеология – социализм. Исторический опыт показывает, что только своими силами достичь компромисса им не удается. Необходимо государство как способ гармонизации этих разнонаправленных интересов ради достижения долгосрочного успеха всего общества в целом. Одним из способов нахождения искомого баланса интересов является всемерная поддержка государством бизнеса в его внешней экспансии с одновременно жестким регулированием в интересах населения (например, через антимонопольное законодательство) внутри страны. Эта общая схема может и должна конкретизироваться применительно к наличным экономическим и социокультурным условиям, но в целом она апробирована и показала свою эффективность.
В целом перед государством в современных условиях стоит задача сформировать единое социальное пространство, абстрагированное от экономических, культурных, этнических и иных различий отдельных социальных групп, в котором действуют единые для всех «правила игры». Именно жесткий контроль за сохранением большого социального пространства не позволяет вернуться к феодальной раздробленности с его «правом силы». Как писал П.Новгородцев, «требование суверенного и единого государства… выражает не что иное как устранение неравенства и разнообразия прав, существующих в средние века. При раздробленности феодального государства право человека определялось его силой и силой той группы, к которой он принадлежал»[5].
Во-вторых, государству принадлежит право и обязанность формировать и отстаивать долгосрочные социальные и национальные цели и интересы. Общество само по себе, а восточнославянские общества, в особенности, характеризуются рыхлостью, слабой способностью к самоорганизации, недостаточной развитостью организующей воли. В недрах социума может вызреть значимая социальная инициатива, как это показал, например, опыт русской Смуты начала XVII века, но определяющим фактором развития все же является не самоуправление, а жесткое централизованное управление. Оно способно выполнить такие функции, которые неподвластны самому обществу. «Главной из таких функций, – пишет М.Делягин, – является развитие или, если акцентировать внимание на качественной стороне дела, преображение общества: необходимость его может ощущаться изнутри, давая импульс мысли и действию, но само это действие и даже осмысление могут осуществляться только извне общества – со стороны государства» [6]. Это, разумеется, не означает разрыва и противостояния между обществом и государством. Напротив, их противостояние, взаимное обособление и непонимание приведет и к ослаблению государства, и к разрушению социума. Государство лишь тогда обретает мощь, дальновидность и мудрость, когда выражает глубинные интересы народа.
Значимость функции стратегического планирования и действия резко возрастает в условиях глобализации, где сфера политики активно вовлекается в область рыночных отношений. Возникла метафора «политического рынка», заключающаяся в уподоблении политического процесса как отношения политических профессионалов с массой электората рыночному процессу как отношениям продавцов и покупателей товаров. Политические программы, административные решения, правовые акты в глобальном мире все чаще становятся товаром, за который положено платить наличными. Причем основная опасность заключается в том, что данная ситуация не только обнаруживается эмпирически, но и обосновывается теоретически [7]. Такая ситуация выгодна тем группам, которые имеют все основания полагать, что они смогут победить в конкурентной борьбе за политическое решение, если оно будет представлено в виде товара. Как правило, это олигархические группы, интересы которых ничего общего не имеют с интересами населения в целом. Как писал А.С.Панарин, «на этом основании получают свое разрешение многие загадки нынешней власти, столь последовательно «ошибающейся» в вопросах защиты национальных интересов и интересов неимущего большинства. Дело просто-напросто в том, что за решение, направленное в защиту национального производителя, отечественного сельского хозяйства, других национальных приоритетов и интересов, некому как следует заплатить. Напротив, за то, чтобы Россия вопреки интересам сохранения собственной промышленности и сельского хозяйства продолжала импортировать низкокачественный ширпотреб и «ножки Буша», нашим высокопоставленным чиновникам и политикам, ответственным за принятие соответствующих решений, есть кому заплатить. За то, чтобы операция российских федеральных сил была успешна в Чечне, оказалось некому заплатить; за то, чтобы успех ее был сорван и РФ в результате получила незаживающую рану, нашлось кому заплатить» [8, C. 462-463].
Однако обществу необходимо государство, выступающее как монополия в отстаивании его интересов. То, что это выгодно обществу, очевидно. В случае общества «политический рынок» уничтожает его целостность, порождая неупорядоченную мозаику интересов, лишенных какого-либо «общего знаменателя». В результате возникает рассогласованность общественных интересов и поведения, несовместимая с самим понятием политической системы. В случае государства «политический рынок» означает утрату его суверенности, ибо заказчиками политического товара неизбежно выступает наднациональные глобалистские структуры, всегда могущие переплатить или перекупить. «В условиях растущего экономического неравенства стран открытый политический рынок прямо означает, что властные элиты в ходе принятия решений заведомо станут ориентироваться не на бедных соотечественников, не способных материально вознаградить их политическую находчивость, а на зарубежных покупателей, способных сразу же выложить наличные» [8, C. 464]. Вывод о скорой утере таким государством исторической субъектности напрашивается сам собой.
Какие конкретно долгосрочные цели и приоритеты должно реализовывать государство как инструмент общенациональной воли?
Во-первых, это стимулирование технологического прогресса. Создание новых технологий по определению имеет нерыночный характер, т.к. колоссальные средства вкладываются в полную неопределенность, без каких-либо реальных возможностей оценить риск их потери. Неслучайно наиболее высокотехнологичной является сфера обороны: только страх уничтожения в войне оказывается достаточно сильным для переламывания страха перед высокими рисками инвестиций в создание новых технологических принципов. Очевидно, что организовать и осуществить эти инвестиции может только государство, и в этом проявляется его творческое предназначение.
Во-вторых, государство должно заниматься модернизацией инфраструктуры. Масштабность этой задачи настолько велика, что даже для государства выступает как сверхзадача. Но ее решение приводит к исключительно важным и позитивным следствиям. Дело в том, что только начало ее сознательной реализации кардинальным образом изменит весь деловой и инвестиционный климат страны. Как показывает послевоенный опыт Японии, сам факт реализации этой модели «настолько оздоровляет экономическую обстановку и настолько оживляет бизнес, предоставляя ему новые возможности, что он оказывается в силах не только исправлять ошибки государства, но и развивать качественно новые отрасли, создавая новые формы конкурентоспособности, по понятным причинам просто непредвиденные государством» [6]. Но самое важное даже не в этом. Модернизация инфраструктуры предполагает наличие общей программы экономического развития, которую некому создать кроме государства. Действительно, глупо тянуть в пустоту ветки железной дороги или линии электропередач. Строя их, мы подразумеваем освоение соответствующих территорий, что предварительно должно быть продумано в стратегическом плане развития страны.
В-третьих, незаменима роль государства в развитии человеческого потенциала. Сегодня инвестиции в человека (образование, здоровье, социальную защищенность) уже не могут рассматриваться как филантропия. Переход к постиндустриализму предполагает актуализацию таких измерений личности как способность к творчеству, инициативность, панорамность мышления, ответственность и ценностная ангажированность. Очевидно, что их широкая представленность в социокультурном пространстве предполагает активное развитие всей культурной «надстройки», что опять же под силу только государству. Тем самым получает свое практическое оправдание социальная ориентация государства.
Это лишь немногие направления деятельности государства в современном мире. Суть же его в целом заключается в непосредственной организации общественного развития как такового и в создании многочисленных предпосылок для него, иногда и при необходимости пренебрегая сиюминутными желаниями и требованиями «гражданского общества».
