На рубеже ХХ и XXI в. историки стали проявлять особое внимание к осмыслению своего вклада в познание мира в ХХ в., к изменению статуса истории как науки и профессиональной самоидентификации, а также потребности общества в историческом знании и роли профессионалов в формировании общественного исторического сознания.
В центре внимания исторического сообщества сегодня находятся проблемы теоретико-методологических оснований исторической науки. Это связано, во-первых, с признанием того факта, что в ХХ в. методология стала центральным элементом профессионализма, основой зарождения новых течений в историографии. Во-вторых, обращение к проблеме методологического знания историка как неотъемлемой и определяющей составляющей его профессионализма в современных условиях связано с особенностями развития как самого исторического сообщества, так и взаимоотношений историка, его профессиональной деятельности, с государством и обществом.
В конце 80-х – начале 90-х гг. ХХ в. учёные-гуманитарии заговорили о теоретико-методологическом кризисе, охватившем обществознание, в том числе и историческую науку. Среди российских историков одним из первых обратил внимание на масштабы кризиса И.Д.Ковольченко, подчёркивая, что «теоретико-методологический кризис охватил не только российскую, но и вообще мировую науку. Под кризисом мы имеем в виду не упадок или застой (как это чаще всего трактуется), а такую поляризацию теоретико-методологических взглядов, которая разрывает единство сущности исторического познания» [12, С.3].
Проблему методологического кризиса в современном гуманитарном знании поднимали в своих исследованиях и белорусские учёные [8; 16; 20; 30]. А.Н.Нечухрин показателем кризисного состояния науки связывает с многообразием теоретико-методологических подходов, пестротой исторических концепций, что ещё не означает высокий научный уровень и соответствие передовым научным технологиям [20, С.14]. Во многих случаях отвергнутые марксистско-ленинские схемы заменены не менее идеологизированными, а методологическая база отдельных работ не достигает уровня первого позитивизма.
В.С.Кошелев охарактеризовал марксистскую методологию как сугубо идеологизированную доктрину, которая не позволяла получить полного и объективного представления о всемирно-историческом процессе, а чисто материалистический подход в свою очередь, искажал историческую ретроспективу, делая невозможным ответ на ряд принципиальных вопросов прошлого и настоящего [16, С.7].
Возможности развития исторической науки, её теоретико-методологических оснований связывались в первую очередь с научным поиском новых методологических подходов. В этой связи И.Д.Ковальченко основную задачу историков и обществоведов в целом видел в том, чтобы на основании тщательного анализа выделить из всей совокупности имеющихся философско-исторических теорий и подходов всё то, что позволит «углубить изучение и мирового и российского исторического процесса» [13, С.113]. При этом учёный призывал не к механическому сбрасыванию одних идей и методов и замене их другими, а к их синтезу.
О назревшей потребности в историческом синтезе как об одном из путей выхода из кризиса исторической науки ещё в 1991 г. писал доктор исторических наук, профессор Гуревич А.Я. [4, С.34]. Учёный отмечал, что «разработка методов синтетического подхода к пониманию и изображению общества и его развития, невозможна без полидисциплинарности, требуя от историка резкого расширения кругозора, выхода за привычные рамки относительно узкой специализации» [4, С.34]. Как неизбежность – историку предстоит менять свои методологические и гносеологические принципы и ориентации.
К концу 90-х г. ХХ в. в размышлениях профессиональных историков появился тезис о преодолении кризиса и обретении исторической наукой нового качества [36, С.12-13]. Марксизм как теоретико-методологическое основание перестал быть системообразующим началом современной исторической науки. Произошёл переход от монистической к плюралистической интерпретации истории, налицо заметное обновление методологической базы и тематической направленности исследований в области гуманитарных и политических наук: в работах историков чаще стал применяться междисциплинарный подход, активно используются общенаучные методы, в понятийно-категориальный аппарат исторической науки активно включаются общенаучные категории. Всё это повлекло за собой дифференциацию предмета истории, появление новых областей, связанных с антропологическим подходом, культурологической составляющей исторического знания. Это прежде всего развитие гендерных исследований, устной истории, истории повседневности, истории ментальности, глобальной истории.
Сегодня в роли основных, доминирующих способов конструирования исторического процесса выступают три социологические макротеории: формационная [27], цивилизационная [6; 21], и модернизационная. Имеет своих сторонников и идея сочетания цивилизационного и формационного подходов [11; 16; 21]. Все они находятся за пределами собственно исторической науки и являются «метатеориями» по отношению к историческим исследованиям, не претендующими на положение «единственно верного учения».
В этой связи нельзя не согласится с мнением доктора исторических наук, профессора Н.Б.Селунской, которая пишет, что «исторический поворот» и вызванные им изменения в теоретико-методологической сфере, были порождены неудовлетворительностью подходами научной истории, их девальвацией, когда формирование и развитие научной истории основывалась во многом на марксистской теории, методологии структурализма, определявших то обстоятельство, что предпочтение в исследованиях делалось в пользу макроисторического анализа, изучения общих закономерностей, выяснения «каузальных объяснительных моделей» [26, С.33]. Именно эти предпочтения старой методологии и вызвали стремление к возрождению исторического нарратива, историцизма, индивидуализации/персонификации прошлого как объекта истории.
Проявлением «исторического поворота» являются и изменения, происходящие внутри предметной области истории, очень часто оцениваемые в историографии как разрушение предмета истории и приводящие к размыванию контуров методологии истории.
Дифференциация предмета исторических исследований влечёт за собой и возникновение новых методологических подходов внутри образующихся «дочерних» областей истории [26, С.34].
Н.Б.Селунская не склонна к тому, чтобы однозначно пессимистично оценивать современное состояние историографического процесса и методологического знания в частности. При отсутствии общих теорий и при одновременной девальвации старых объяснительных моделей, современный этап, по её мнению, характеризуется развитием методологии истории со своей спецификой и особенностями, которая структурирует и формирует историческое сообщество. Поиск новых ракурсов исследований определяет уровень и характер современного развития методологического звания.
В 90-е г. ХХ в. в историографии были проанализированы как «недостатки» и «слабые стороны» формационной теории, так и их причины. Формационный подход, предполагающий высокую степень обобщения в таких понятиях как, как класс, общество, способ производства, оказался малоприменим в тех случаях, когда тех случаях, когда требовался микроанализ на уровне семьи, индивида [16, С.8]. Формационный подход привёл к «перекосам в приоритетах» при выборе проблематики исследований и слабой изученности тех аспектов прошлого, которые оставались за пределами общих закономерностей исторического процесса.
Достоинство цивилизационного подхода видится в первую очередь в том, что он включает человека как высшую ценность в общественные науки, позволяет рассмотреть глубинные характеристики исторического процесса. Если модель формационного процесса в своей основе европоцентрична, то цивилизационный подход, напротив, с точки зрения его сторонников, способствует преодолению европоцентризма.
Противники цивилизационного подхода в свою очередь указывают на множество лакун и нестыковок в данном подходе: отсутствие чётких критериев исследования, неразработанность понятийно-категориального аппарата, аморфность структуры [6].
Начало перехода от формационного универсализма к цивилизационному плюрализму (идее многообразия исторического развития) было положено в работах И.Д.Ковальченков середине 1990-х годов [12; 13]. Центральной методологической проблемой, по его мнению, являлся вопрос о соотношении цивилизационного и формационного подходов в изучении общественно-политического процесса. В качестве основных объясняющих факторов Ковальченко выдвинул энергетическую и информационную вооружённость общества, характер социальных и политических отношений в обществе, культурно-идейный и нравственно-психологический облик человечества. К этим факторам добавлялись естественно-природные, планетарные, космические и т.д. Исходя из указанных критериев в общей истории мировой цивилизации, им выделяются доиндустриальный, индустриальный, и постиндустриальный этапы. Таким образом, цивилизационный подход здесь выступает как укрупнённая формационная модель, в которой прослеживаются черты векторно-стадиальной модели, основанной на идее единства человечества при многообразии форм этого единства.
Активное освоение модернизационной теории в историографии началось с середины 1980-х годов. В постсоветский период интерес к модернизационной парадигме во многом обусловлен как надеждами на её познавательную эффективность, так и попытками рационализации современной ситуации на основе данной «системы координат».
Несмотря на различие интерпретаций и подходов, все существующие теории модернизации базируются на структурно-функциональной, макротеоретической основе, и где речь всегда идёт о больших группах и целых сообществах [28, С.190]. Теории модернизации объединяет и постулат взаимозависимости, суть которого заключается в том, что изменения в одной сфере социальной системы неизбежно влекут за собой изменения в других её областях. Общей для всех концепций является и теория «подтягивания», которая исходит из невозможности длительного совместного существования передовых и отсталых обществ и элементов внутри них, утверждая, что остальные объективно вынуждены подниматься на более высокий уровень, а передовые – способствовать им в этом. Все теории модернизации признают линейность исторического процесса и его необратимый характер, а также исходят из принципа дихотомии традиции и модернизированности.
В течение последнего десятилетия всё большее внимание в работах историков-методологов и источниковедов привлекают концепции синергетики и тесно связанной с ней теории хаоса. Появление основных концепций синергетики ассоциируется во многом с научным творчеством лауреата Нобелевской премии в области химической физики, известного бельгийского учёного русского происхождения И.Пригожина.
Синергетику часто называют «наукой о сложном», учением о самоорганизации, об универсальных закономерностях эволюции сложных динамических систем, претерпевающих резкие изменения состояний в период нестабильности [2, С.98]. В соответствии с эволюционно-синергетической парадигмой, развитие понимается как последовательность длительных периодов, соответствующих стабильным состояниям системы, которые прерываются короткими периодами хаотического поведения («бифуркациями»), после чего происходит переход к следующему состоянию («аттрактору»), выбор которого определяется, как правило, случайными отклонениями наблюдаемых величин от их средних значений в точке бифуркации [2, С.99].
В глобальных исторических исследованиях синергетика предполагает использование количественных методов, а именно – так называемых нелинейных моделей, имитирующих хаотический процесс [34, С.28].
Отношение историков к новой научной парадигме неоднозначное: от полного отрицания до полного признания концепций и методов синергетики.
М.В.Сапронов в своих размышлениях о будущем исторической науки указывает, что главная причина «незавидной ситуации» в сфере исторического знания сегодня – господство среди большинства учёных-гуманитариев классической научной парадигмы. По мнению М.В.Сапронова, стремление обществоведов найти универсальную и всеобъемлющую теорию исторического процесса, отыскать единственно верные закономерности его протекания, наталкивается на непреодолимые трудности [25, С.151]. Историк предлагает скоординировать логику исторического познания с логикой постнеклассической науки, принять новые представления о критериях и ценностях научного мышления. Выход из сложившейся ситуации автор видит в овладении историками основными концепциями синергетики, теории самоорганизации. При этом М.В.Сапронов подчёркивает, что синергетику нужно рассматривать как новую познавательную парадигму, то есть «новый взгляд на окружающий мир, новый идеал научности…» [25, С.155-156]. Синергетическая парадигма призвана таким образом решить проблемы «научности» истории и разобщённость гуманитарных дисциплин.
В заключении М.В.Сапронов заостряет внимание на том, что синергетическая парадигма с трудом пробивает себе дорогу в историческое знание. Причины это лежат, с одной стороны, в неготовности историков выйти за рамки узкопрофессиональной специализации и овладеть подходами ряда неисторических дисциплин. С другой стороны, налицо проблемы субъективного порядка, связанные с необходимостью отказа от устаревших стереотипов мышления, с болезненной реакцией на проникновение концепций точных наук в сферу интересов историков [25, С.160].
Перспективы применения синергетики в исторических исследованиях отмечает в своей статье С.А.Гомаюнов. Характеризуя методологический переход, переживаемый наукой конца ХХ – начала XXI в., Гомаюнов соглашается с тем, что в рамках классической науки царствовали принципы детерминизма, случайность считалась второстепенным фактором, практически не оставляющим следа в общем течении событий. Синергетика же, по его мнению, позволяет преодолеть ограниченность классических подходов в истории, сочетая идею эволюционизма с идеей многовариантности исторического процесса [3, С.102]
В данной плоскости лежит и вектор методологических подходов И.Н.Ионова, который отмечает, что в настоящее время формируется постнеклассическая наука, общенаучным основанием которой является синергетика, играющая роль сквозной междисциплинарной теории и активно входящая в методологию современной исторической науки и интерпретацию исторических теорий [6, С. 120].
Рассматривая вопрос о соотношении теории цивилизации и исторической синергетики, И.Н.Ионов отмечает, что из фактора выбора, свершившегося в точке бифуркации, исходит представление об историческом детерминизме, закономерностях в истории. И хотя выбор исторической альтернативы в точке бифуркации происходит во многом стихийно, факт выбора, став исторической реальностью, требует от историка, чтобы прошлое ретроспективно оценивалось, исходя именно из этого факта [6, C.131].
Интерес представляет видение историком процесса построения линейно-стадиальных схем в классической теории. По мнению Ионова, теории, принадлежащие к разным этапам развития науки, сосредотачивают своё внимание на разных фазах этого процесса. Для теории истории в рамках классической науки имеет значение только сам фактор выбора, происшедший в точке бифуркации. Он один считается явлением «объективным», то есть свершившимся в истории событием, обусловившим перспективу дальнейшего развития и возможности для понимания развития предшествующего. Все остальные варианты, потенциально присутствовавшие в точке бифуркации и оставшиеся нереализованными, как бы не существуют, их предпосылки обычно не фиксируются в последующих исторических исследованиях [6, С.131].
Неклассическая наука, по И.Н.Ионову, концентрируется на процессах, предваряющих точку бифуркации и идущих в ней самой, а соответствующие теории акцентируют внимание на случайности выбора и большом влиянии внешних культурных воздействий на фактор выбора. Подлинно историческое здесь – это история до «точки бифуркации» [6, С.131].
Сегодня в историографии синергетика как новая научная парадигма имеет не только сторонников, но и противников. Основным аргументом «против» является утверждение о невозможности переноса концепций и методов точных наук в область социально-гуманитарного знания. Позицию скептиков в данной дискуссии поддерживает в частности польский исследователь Е.Топольский, автор известных работ по методологии истории. С польским учёным солидарна и Хвостова К.В., доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института всеобщей истории РАН. По её мнению, историки-профессионалы, занимающиеся конкретно-историческими исследованиями, в своём большинстве не взяли на вооружение методы и приёмы синергетики. Они видят свою основную задачу в изучении различных проявлений исторического прошлого с помощью арсенала современной исследовательской методики, включая междисциплинарные методы в то время как идеи хаоса и саморегуляции не имеют, по мнению большинства историков, серьёзного инструменталистского значения. Эти идеи не присутствуют в конкретном исследовании, так как с их помощью невозможно понять и объяснить конкретное социальное и культурное явление и его развитие [34, С.31].
Новым направлением современных исследований, проявившимся в области медиевистической русистики, выступает историческая феноменология. Постановка проблемы в российской исторической науке связана с исследованием О.М.Медушевской и М.Ф.Румянцева.
Предметом исторической феноменологии является самосознание человека и общества в динамике собственных изменений [37, С.48]. В отличие от позитивизма, признающего то, что было «на самом деле», историческая феноменология стремиться реконструировать самосознание как систему ценностно-значимых представлений, влиявших на поведение человека, и в том видит историю как предмет. В от постмодернистских течений в современной гуманистике, историческая феноменология ищет в исторических источниках не бессознательное, а именно сознательное (личностное начало), не архетипы и структуры, а проявление индивидуального и общественного сознания, подтверждённые словами и мыслями людей.
В понимании А.Л.Юрганова историческая феноменология есть сама историческая наука, осмысливающая феноменологически свои задачи, цели и предметную область и субъект-объектные отношения [37, С.44]. Принципом же формирования исторической феноменологии как направления и методом изучения истории и культуры является принцип методологической опосредованности.
Перспективы исторической феноменологии, являющейся необходимым звеном в познавательном процессе, определяются по мнению А.Л.Юрганова, её органичной включённостью в систему научных направлений, существующих ныне [37, С.50].
Одной из тенденций развития современной историографии является поворот к так называемом «человеческому измерению в истории» [36, С.14]. историческая и культурная антропология занимает важное место в исторических исследованиях. Происходит смещение акцентов с «поиска закономерностей» на историю повседневности, изучение частной жизни в различные исторические эпохи, анализ взаимоотношений человека и природы, место человека в окружающем мире и т.д. Объединяющий принцип всех микроисторических исследований есть убеждённость в том, что микроскопическое изучение откроет факторы, до того остававшиеся невидимыми.
Несмотря на то, что корни микроистории в сугубо историческом исследовании, многие из её характеристик демонстрируют тесные узы, связывающие историю с антропологией.
Междисциплинарный подход в историографии связан с устной историей – областью исторического знания, ныне претендующей на статус особой сферы научных исследований и учебной дисциплины. Основу исторических знаний в этой области составляют свидетельства, полученные от живого человека, а не из письменных документов.
Представители направления устной истории подчёркивают значимость собственной методологии исторических исследований. На формирование методологии устной истории оказывают влияние новые условия развития науки, специфика избранного ареала источников, а методика сбора и обработки полученных данных требуют высокого профессионализма историка в подходе к получению и анализу «устной информации». Профессиональное владение предметом исследования предполагает предварительное накопление историком знаний, извлечённых из различного рода источников: например, официальных сообщений, периодики, источников личного происхождения. Методика интервью и стилистика его ведения включают и необходимость изучения происхождения, социальной, этнической, возрастной идентичности респондентов.
Особое место в методологии устной истории отводится методике расшифровке записей интервью. Исторический подход к категоризации и интерпретации собранной информации составляют основу методологии и методики анализа источниковой базы устной истории. Значимость методологии устной истории находит подтверждение в широте диапазона направленности исследований: биографические исследования, изучение институтов, отдельных социальных, этнических, гендерных групп.
Как и любое новое направление в исторических исследованиях устная история имеет не только своих приверженцев, но и оппонентов. Противники устной истории видят в ней деструктивный фактор для истории как области научных знаний, ибо, по их мнению, устная история заменяет «императив науки» на «логику памяти» [26, С.35].
В последние годы историки активно включились в обсуждение новых подходов к изучению социальной истории. В течение длительного времени социальная история трактовалась большинством исследователей в плане массовых народных движений, борьбы трудящихся за свои политические и экономические права. Сейчас социальная история – это широкий комплекс явлений, объединённых проблемой «человек в окружающем мире» [36, С.13].
Социальные историки начали осваивать новую область исследований, связанную с историей идей – «историей коллективных ментальностей» [26, С.36]. В методологическом плане появление этой области исследований означает поиск, расширение сферы объясняющих факторов, раскрытие роли такого из них как менталитет. Н.Б.Селунская одну из причин расцвета изучения менталитета видит в растущем и многостороннем влиянии культурной антропологии и антропологов на практику историков [26, С.36].
В новейших исследованиях обращение к истории ментальностей во многом связывают с «социальным стрессом», которое испытало советское и постсоветское общество в последнее десятилетие ХХ в., когда именно общественная ситуация кардинальных перемен и трансформации обусловила интерес к проблемам менталитета.
Значимость изучения менталитета в своё время подчёркивалась и советскими историками, представителями разных поколений и историографических школ.
Понимание менталитета как методологической категории исторического исследования имело место в работах А.Я.Гуревича и Ю.Л.Бессмертного. Последний определял менталитет как совокупность образов и представлений, которой руководствуются в своём поведении члены той или иной социальной группы и в которой выражено их понимание мира в целом [26, С.36].
Не смотря на то, что в современной исторической науке нет единого понятия менталитета, его использование как методологического концепта позволило расширить изучение различных аспектов социальной теории. Н.Б.Селунская видит задачу современной историографии в том, чтобы выявить место и роль менталитета, механизмы его воздействия на поведение отдельных личностей и социальных групп в процессе развития цивилизаций [26, С.37].
Так же как история ментальностей, развитие гендерных исследований представляется заметным вкладом в развитие в методологию исторических исследований как в плане факторов исторического объяснения, так и специфике проявления междисциплинарности в методологии различных областей предмета истории. Основные теоретико-методологические положения гендерной истории являются предметом дискуссии в современной западной, российской и белорусской историографии.
Развитие гендерных исследований является проявлением общих тенденций в методологии истории. Практика гендерных исследований включает так называемую «новую биографическую историю», или «персональную историю», которая предполагает собой изучение индивидуальных биографий на основе микроанализа. Влияние постмодернизма проявляется в том, что во-первых, происходит сближение истории и литературы, рост внимания историков к «миру воображаемого», во-вторых, в гендерных исследованиях имеет место сведение гендерной истории к истории гендерных представлений.
В современной историографии усиливается внимание к проблемам глобальной истории. На XIX Международном конгрессе историков в Осло в августе 2000 г. тема глобальной истории была одной из главных. Она трактуется как отражение всемирности исторического процесса, взаимосвязанности различных стран, континентов и народов [36, С.14].
Ионов И.Н., кандидат исторических наук, выделяет в рамках глобальной истории три основные направления, отличающиеся при близких мировоззрениях и методологии в первую очередь кругом проблем и подходами к их решению. Первое – это теория универсального эволюционизма, тесно связанная с идеями антропологии, экологии и синергетики, основателем которой стал эмигрировавший в США австрийский философ Э.Янч, а в России – академик Н.Н.Моисеев. Второе – миросистемная теория, созданная французским историком Ф.Броделем и американским социологом И.Валлерстайном, составляющая ядро современной глобалистики. Третье из направлений глобальной истории в настоящее время выделяется из второго и представляет собой своего рода историческую геополитику – историю мировых держав как узлов глобальной системы политических отношений [7, С.19]. Основные работы по этой проблематике написаны философами, социологами и политологами. Историки разрабатываю частные проблемы в рамках того же тематического блока, используя методику разных подходов. Во многих исследовательских институтах проблематика глобальной истории соседствует с разработкой сравнительно-исторического метода.
В России миросистемный подход, как и теория цивилизаций, разрабатываются в основном в той мере, в какой это нужно для исторического самопознания. В центре исследований в первую очередь ставится история России. Серия интересных исследований по миросистемному подходу и глобалистике проводилась в Институте мировой экономики и международных отношений РАН М.А.Чешковым, В.Г.Хоросом, Е.Б.Рашковским, И.М.Савельевой и А.В.Полетаевым. М.А.Чешков в частности считает, что адекватной формой осмысления проблемы глобальности является Новая наука, в состав которой входят наряду с классической наукой синергетические и постмодернистские подходы, а также богословие и эзотерические верования. Глобальную общность, по его мнению, надо определять не как «систему», а только как «совокупность» разнородных элементов [7, С.25].
Как считает Ионов И.Н. глобальная история – как принадлежность культуры современной эпохи, приходит на смену линейной и многолинейной всеобщей истории, ибо в ней учитывается разнообразие «вещно-энергетических, ролевых, знаково-символических агентов исторических изменений…» [7, С.29].
Таким образом, анализ современных тенденций в области методологического знания позволяет утверждать о дифференциации теоретико-методологических подходов и концепций, которые несут в себе не только деструктивные, разрушительные функции, но и позитивные, инициирующие в рамках отдельных областей развитие исторического и методологического знания как в плане расширения сферы факторов исторического объяснения, масштаба исторического видения, так и в области источниковедения. Нельзя не согласится с профессором А.Н.Нечухриным, что будущее исторической науки тем не менее будет определяться многообразием методологических подходов и исторических концепций, но при этом ни один из них не может претендовать на универсальность [20, С.21].
Н.В.Козловская
