История отношений Москвы с ВКЛ, а потом с Речью Посполитой рассматривалась Н.М. Карамзиным как первостепенная, наряду с отношениями с Ордой, а затем с ее наследниками и Турцией. Одной из фундаментальных позиций исторической концепции Н.М. Карамзина было положение о Московской Руси как наследнице Киевской Руси. Согласно его мнению, территориально Россия периода Киевской Руси и Руси Московской не отличались, занимая пространство от берегов Оки до Сана [1, с. 9].
Первоначальную историю ВКЛ, до ее соединения с Польшей, в ее связи с русскими землями, Н.И. Карамзин оценивал как историю преимущественно российскую и православную. Данный подход Карамзина к начальной истории ВКЛ во многом как российского государства и его возможности на этом основании этого слиться с Москвой был принят в русской историографии исследуемого периода. Особое развитие данная точка зрения получила в русской консервативной историографии в трудах посвященных истории России, ВКЛ, Западной России (Д.И. Иловайский, П.Д. Брянцев, М.О. Коялович) [2]. Данное положение в настоящее время высказывается и в современной российской науке: отмечается возможность объединение двух частей, на которые оказались, разделены русские земли, когда литовский князь Ягелло мог в 1380 году, приняв православие, жениться на дочери Дмитрия Донского и эта возможность считается вполне реальной [3].
Первый значительный князь Литвы XIV века – Гедимин оценивается историком как князь литовско-русский, уважающий русские традиции и православие: «Властвуя над Литвою и завоеванною частию России, он именовал себя великим князем Литовским и Российским; жил в Вильне, им основанной; правил новыми подданными благоразумно, уважая их древние гражданские обыкновения, покровительствуя веру греческую и не мешая народу зависеть в церковных делах от митрополита московского» [171, с. 107]. Отдавая должное Гедымину, как государственному деятелю историк подчеркивал, что: «хитрый Гедимин умел снискать дружбу моголов; по крайней мере, никогда не воевал с ними и не платил им дани» [4, с. 138].
В этих условиях, по Карамзину, русские в ВКЛ, а также православная церковь Литвы вместе с Москвою поддержали литовских князей: «Граждане стенали: утратив государственную независимость, они еще умели крепко стоять за веру отцов и, гнушаясь насилием папистов, славили терпимость литовского правления; а глас народа единокровного громко отзывался в Москве. Нет сомнения, что и митрополит ревностно ходатайствовал за князей литовских – которые не мешали ему повелевать духовенством в Польше – особенно же за Любарта, усердного сына нашей церкви» [4, с. 138].
Данная концепция Карамзина была продолжением не только исторической схемы предшествующей историографии, но и московской политической литературы XVI века [11]. ВКЛ согласно такой интерпретации до унии с Польшей рассматривалась историком как преимущественно русское государство, а, например, Гедимин как незаконный правитель, захвативший русские земли. Пользуясь невзгодою России, писал историк, Литва завладела их странами [4, с. 107–108]. По существу, этот взгляд ничем не отличается от точки зрения Татищева, по которому литовские князья некогда повиновались русским, и независимость Литвы явилась следствием отпадения ее от власти России во время княжеских междоусобиц [5, с. 176].
Положение кардинально изменилось в представлении Карамзина после принятия Ягелло польской короны и католичества. ВКЛ после унии с Польшей Карамзин рассматривал как враждебное России государство «имея в виду Литву, нашего врага естественного» [1, с. 479]. Принятие католичества Литвой и политическое соединение унией с Польшей оценивается Карамзиным исключительно с точки зрения интересов Москвы, как претендента на объединения русских земель: »Ягайло (в 1386 году) с согласия вельмож польских женился на Ядвиге, дочери и единственной наследнице их умершего короля Людовика, принял веру латинскую в Кракове вместе с достоинством государя польского и крестил свой народ волею и неволею. Происшествие, столь благословенное для Рима, продолжал он, имело весьма огорчительные следствия для россиян: Ягайло, дотоле покровитель греческой веры, сделался ее гонителем; стеснял их права гражданские, запретил брачные союзы между ними и католиками и даже мучительски казнил двух вельмож своих, не хотевших изменить православию в угодность королю» [4, с. 203].
Важным моментом в рассуждениях Карамзина о русско-польско-литовских отношениях данного периода становится конфессионный вопрос. При этом весьма знаменательно, что историк, признавая в этой борьбе важность религиозного фактора и часто его, отмечая как причину войн, особенно в борьбе за земли Литовской Руси, не всегда ставил его на первый план, как это будет впоследствии в русской консервативной историографии ХIХ – начала ХХ веков. Однако по мере усиления противоборства Москвы и ВКЛ значение конфессионального фактора в описании Карамзина все более усиливается.
Рассматривая историю взаимоотношений Москвы и польско-литовского государства в конце ХV – первой половины XVI веков, до начала царствования Ивана IV Грозного, Карамзин выделяет ряд русско-польско-литовских войн этого периода, дипломатические отношения между ними, наиболее яркие, по его мнению, эпизоды этих отношений. Данное повествование ведется на фоне основного рассказа об истории России и прежде всего западной политики Москвы направленной на присоединение всеми возможными способами западнорусских земель: прежде всего военными, но и дипломатическими, (используя против Польши и ВКЛ как германских христианских государств, так и «бусурманских» Турции и Крыма), конфессионально-этническими, брачно-династическими и т.д. При этом историк признает, что Москва сама, используя в Литве в своей политике конфессиональный фактор, активно использовала против Польши и ВКЛ также и «врагов веры Христовой».
Описывая войны Ивана III историк даже утверждал, рисуя величайшее миролюбие московского князя в отношении Александра, что именно религиозный вопрос и вызвал войну между Москвою и ВКЛ: «война едва ли могла бы открыться между ними, если бы в распрю их не замешалась вера… Иоанн долго сносил грубости зятя; но терпение его исчезло, когда надлежало защитить православие от латинских фанатиков» [4, с. 510]. Описывая существующее, по его мнению, преследования православия историк употребляет весьма эмоциональные и красочные определения, действующие на сознание и воображение читателя «в Литве открылось гонение на восточную церковь», «между тем гонение на греческую веру в Литве продолжалось» [4, с. 510–511].
Интересно отметить, что историограф, говоря об этих гонениях православия в Литве, не приводит конкретных примеров, а пишет только о католической и униатской пропаганде решений Флорентийского собора среди православных. Ответом на такие «гонения», по Карамзину, стала негативная реакция православного населения ВКЛ «ревностные в православии христиане гнушались латинским соблазном и многие выехали в Россию» [4, с. 511]. Далее историк признает, что «принимая к себе литовских князей с их поместьями, Иоанн нарушал мирный договор; но оправдывался необходимостию быть покровителем единоверцев, у коих отнимают мир совести и душевное спасение» [4, с. 511]. Следует также отметить, что историк не называет источников информации Ивана III, которым он поверил: «уведомили великого князя, что в Литве открылось гонение на восточную церковь» [4, с. 510]. В то время как дочь Ивана III, великая княгиня литовская Елена, которая «сохранила чистоту веры своей… уверяла родителя, что она любима мужем, свободна в исполнении обрядов греческой веры и всем довольна» [4, с. 510].
Весьма показательно, что Карамзин, говоря о религиозной политике Александра, и показывая, преследования православия в принципе считал ее соответствующей государственным интереса ВКЛ: «Может быть, он хотел и государственного блага, думая, что единоверие подданных утверждает основание державы: сие неоспоримо» [4, с. 510]. Однако он подчеркивал, что такова политика весьма опасна и должна проводится умело и осторожно «но предприятие опасно: должно знать свойство народа, приготовить умы, избрать время и действовать более хитростию, нежели явною силою, или вместо желаемого добра произведешь бедствия: для того язычник Гедимин, католик Витовт и отец Александров, впрочем, суеверный, никогда не касались совести людей в делах Закона» [4, с. 510].
Интересным моментом, описываемым ученым русско-польского соперничества и попытки Ивана III подчинить ВКЛ как свое законное наследственное владение были конфессионально-политические обстоятельства женитьбы короля Александра на Елене дочери Ивана III. При этом историк открыто признает, что литовский князь и литовская магнатерия этим способом надеялись обеспечить мир с Москвою, а Иван Ивана III хотел использовать этот династический союз для усиления своего влияния на ВКЛ [4, с. 488–490]. В качестве инструмента давления на Литву использовался конфессиональный фактор: московские владыки, которые не допусками возможности иметь себе не православных жен (эта традиция сохраниться, как знаем, и в императорской России – Т.К.) настаивали и настояли на сохранении Еленой православной веры. «Государь изъявил согласие выдать дочь свою, Елену, за Александра, писал историк, взяв слово, что он не будет нудить ее к перемене веры» [4, с. 488]. Карамзин, вполне соглашаясь со стандартами поведения московских владык, подробно описывает инструкции поведения, данные Елене уже как жене иностранного государя, ее отцом Иваном III: «Память великой княжне Елене. В божницу латинскую не ходить, а ходить в греческую церковь: из любопытства можешь видеть первую или монастырь латинский, но только однажды или два раза. Если свекровь твоя будет в Вильне и прикажет тебе идти с собою в божницу, то проводи ее до дверей и скажи учтиво, что идешь в свою церковь…». В тайном наказе велено было требовать, чтобы Елена венчалась в греческой церкви, в русской одежде» [4, с. 489–490]. «Иоанн, отмечает Карамзин, не забыл ничего в своих записках» [4, с. 490].
Несмотря на то, что Елена осталась в православии «сохранила чистоту веры своей», и для нее специально была построена церковь «однако же, Иоанн, отмечает Карамзин, не преставал беспокоиться, посылал ей душеспасительные книги, твердил о Законе» [4, с. 510]. Положение о сохранении Еленой православия, несмотря на сложность своей ситуации «ни ласки, ни гнев мужа, ни хитрые убеждения коварного отступника, смоленского владыки, не могли поколебать ее твердости в Законе», Карамзин подтверждает, ссылаясь также на польские источники «она всегда гнушалась латинским, как пишут историки польские» [4, с. 511].
Несмотря на этот брачный союз, Карамзин признает, что Иван III постоянно нарушал его условия, проводя прежнюю враждебную политику в отношении Литвы. Отмечает историк также продолжающееся подстрекательство Москвой нападения крымского хана на русские земли ВКЛ, приводя отрывок из письма Александра Ивану III апеллирующего к их родству и одной вере христианской: «К изумлению и прискорбию моему сведал я, что ты, вопреки клятвенному обету искреннего доброжелательства, умышляешь против меня зло в своих тайных сношениях о Менгли-Гиреем… Брат и тесть! вспомяни душу и веру!» [4, с. 509].
Таким образом, рассмотрев многочисленные аспекты польско-литовско-русских отношений и в них как главную проблему вопрос о западнорусских землях ВКЛ, Карамзин приходит к выводу противорещему его общей концепции: «Заметим, наконец, что время уже приучило северную Россию смотреть на литовскую как на чуждую землю; в обычаях и нравах сделалась перемена, и связь единородства ослабела» [4, с. 488]. Как невольное доказательство этому ученый приводит пример многочисленной и добровольной мобилизации шляхты ВКЛ, в том числе и православной, вместе с католической Польшей на войну с единоверной Москвой, причем героем с литовской стороны, этой проигранной Россией войны, стал, как отмечается, православный предок Галицких князей – Острожский: «В самом деле, никто не служил Литве и Польше усерднее Острожского, брата россиян в церкви, но страшного врага их в поле» [4, с. 513].
«Иоанн, отняв у Литвы некоторые области, продолжал историк, был доволен сим знаком превосходства сил и лучше хотел миром утвердить приобретенное, нежели войною искать новых приобретений» [4, с. 488]. Возможно, такое признание отражало частичное понимание историком уже начавшегося иного исторического пути развития западнорусских земель в составе польско-литовской государственности и Москвы. А возможно, должно было оправдать, хотя бы в какой-то степени, направление Москвой разорительных набегов крымских татар на русские земли ВКЛ.
Вместе с тем историограф придерживался мнения, несмотря на уже видимые отличия в развитии восточнославянских народов, о существовании единого русского народа и единой России, о чем свидетельствует также и его оценка политических задач западной политики России XV – XVII веков. Было это следствием его исторических взглядов, а также концепции «большой русской нации» начавшейся формироваться во времена Екатерины II, к становлению которой Н.М. Карамзин непосредственно приложил руку, и сложившейся при С.С. Уварове на основе исторической традиции в тесной связи с потребностями внешней и внутренней политики. Как отмечается в современной российской историографии «концепция общерусской нации» была не просто популярна, а фактически принята большинством русских ученых XIX – начала XX веков самых разных политических ориентаций [6, с. 6]. Советская историческая наука, как известно, придерживалась теории древнерусской народности, в то время как этнокультурное взаимодействие восточного славянства в XV – XIX веках в концептуальном отношении привлекало к себе, куда меньшее внимание [10].
Таким образом, историк, признавая в этой борьбе важность религиозного фактора и часто его, отмечая как причину войн, особенно в борьбе за земли Литовской Руси, не ставил его первоначально на первый план особенно в период XIV века. Вместе с тем Карамзин на страницах своей Истории не смог удержаться, следуя за русской публицистикой XVI века, от интерпретации конфликта с ВКЛ в XV – начале XVI веков как пролитие невинной христианской крови, но только с одной стороны, конечно российской. И отсюда православное войско, защищающее истинную Христову веру, последовательно противопоставляется именно по признаку наличия или отсутствия этой веры католикам-полякам, которые нередко ставятся русским историком на одну доску то с мусульманами, то с язычниками [1; 7; 8; 9].
Проблема исторического соперничества Москвы и Литвы за западнорусские землями, отмеченная и решенная Карамзиным как литовская экспансия с одной стороны и собирание русских земель Москвой – с другой стороны, стала одной из основных в русской историографии ХIХ – начала ХХ века. Решалась она преимущественно в ключе, предложенном Карамзиным, (М.П. Погодин, С.М. Соловьев, В.О. Ключеский и др.) или, если даже ВКЛ признавалась вторым центром собирания русских земель, то в контексте ее как русского православного государства (М.О. Коялович, П.Д. Брянцев, Д.И. Иловайский и др.) [2].
Т.Т. Кручковский
- Карамзин, Н.М. История государства Российского / Н.М. Карамзин. – СПБ., 1842. – Т.2.
- Кручковский, Т.Т. Польская проблематика в русской историографии второй половины XIX в. / Т.Т. Кручковский // Наш радавод. – Гродно, 1994. – Кн. 6. – Ч. 2. – С. 218–417.
- Карацуба, И.В. Выбирая свою историю. «Развилки» на пути России: от Рюриковичей до олигархов / И.В. Карацуба, И.В. Курукин, Н.П. Соколов. – М., 2005.
- Карамзин, Н.М. История Государства Российского. / Н.М. Карамзин – Кн. 2. – Т.IV. – СПб., 1842.
- Милюков, П.Н. Главные течения русской исторической мысли / П.Н. Милюков. – М., 1913.-342 с.
- Восточные славяне в XVII–XVIII веках: этническое развитие и культурное взаимодействие. Материалы «круглого стола» // Славяноведение. – М., 2002. – № 3.– С. 3–35.
- Карамзин, Н.М. История государства российского / Н.М. Карамзин. – СПб., 1842. – Т. V.
- Карамзин, Н.М. История государства Российского / Н.М. Карамзин. – М., 1908. – Т. 11.
- Карамзин, Н.М. История государства Российского / Н.М. Карамзин. – М., 1908. – Т. IХ.
- Очерки истории СССР. Конец XV – начало XVII в. – М., 1955.
- Пресняков, А.Е. Образование великорусского государства. Очерки по истории XIII – XV столетий / А.Е. Пресняков. – Петроград,1913. – 459 с.
