По отношению к событиям первой мировой войны достаточно часто говорят: «забытая война». Возникает закономерный вопрос: это выражение, этот предикат («забытая») – всего лишь метафора или за термином стоит определённый формально-логический, догматический смысл? Другими словами, выражение забытая война» можно отнести сугубо к публицистическим находкам и выражениям либо за ним можно обнаружить вполне определённый смысл, который можно адресовать (применить) иным войнам, столь же «забытым», как война первая мировая? Попробуем поискать ответ этот вопрос.
Феномен «забытой» войны восходит к специфике исторической памяти. Что мы помним из прошлого и что забываем, почему помним и почему забываем – это не простые вопросы. Альтернативы ответов на них, как правило, соответствуют избранному тем или иным автором методологическому инструментарию. По мнению такого крупного специалиста в области методологии истории, как профессор Н. Смоленский, «избирательность подхода к прошлому всегда определялась приоритетом политических ценностей и интересов в обществе» [1, с. 47], хотя нельзя отрицать и того, что в критических для той или иной страны ситуациях на первый план выдвигались патриотические, гражданские мотивы. Близкую точку зрения отстаивает профессор А. Нечухрин, утверждающий, что «как организованная память история всегда социально ориентирована» [2, с. 141]. Критерий же этой «ориентированности» – господствующая в обществе система ценностей. Очевидно, осознавая фрагментарность такого подхода, его уязвимость для критики, учёные подчёркивают важность и необходимость «всестороннего изучения прошлого», то есть, акцент делается на важность не фрагментарного, не избирательного, а целостного взгляда на прошлое. Правда, как данную программу осуществить практически – отдельный и дискуссионный вопрос. В данном случае мы не будем останавливаться на этой важной проблеме, отметим лишь, что удовлетворительных решений относительно совмещения «национальных» подходов» к истории с подходами «всечеловеческими», на основе примиряющих оценочных конструкций, до чих пор не найдено.
Нет удовлетворительных решений проблемы выбора исторических приоритетов и в рамках постмодернистской методологии. Отметим лишь одну важную деталь. Обращаясь к проблеме смысла истории, выбора тех или иных исторических акцентов, постмодернистская традиция, как известно, утверждает их многообразие. Здесь есть своя логика. Скажем, попробуем найти смысл выражения «забытая война». Если нас попросят уточнить его сущностные характеристики, мы прибегнем к такому суждению: «война забыта, поскольку таковы были требования господствующей идеологии». Естественно, такой посыл вынуждает нас конкретизировать это выражение, и мы детализируем его: «Господствующая идеология трактовала эту войну как империалистическую со стороны всех воюющих стран и потому достойна осуждения». Но и этот тезис требует своей детализации, и мы можем дальше утверждать новые смыслы: то, например, что «оценка войны зависит от её, войны, классификации», что «классификация может быть верно выстроена на основе исключительно марксистской методологии, апеллирующей к аппарату аристотелевской логики, и соответствующей и традиции и т. д, до бесконечности. Здесь налицо своего рода «порочный круг», когда нахождение одного «смысла» становится основой для формулировки следующего без перспектив нахождения «окончательного», «истинного» смысла. Да таковой и не предполагается в принципе. Как пишет Д. Гаспарян, «смысл доступен нам только через вторичное означение. Однако нечто, сказанное по поводу другого, не является тождественным тому, о чём оно высказывается. Вторичные толкования также должны быть поняты, а это как раз и приводит к проблеме бесконечного регресса» [3, с. 254].
Возможно, здесь нам поможет подзабытая классика? Обратимся к марксистко-ленинской методологии. Читаем, например, у академика Е. Жукова: «Задача исторического исследования – вскрыть нередко глубоко запрятанную закономерность развития данного конкретного общества, выявить её за массой «случайностей», обнаружить специфические формы проявления данной закономерности или более частных производных» [4, с. 75]. В основе такого подхода – признание объективности исторического процесса, его линейности, приоритете базиса (материальных факторов), наличие всеобщих исторических законов. Но как тут быть с «выбором», как не «забыть» то или иное историческое событие? Очевидно, это возможно на одном основании: ясном и чётком понимании сути законов исторического развития и выстраивания соответствующих исследовательских приоритетов на основе этого понимания. То есть, если базис первичен, то основное внимание должно быть сосредоточено на специфике этого феномена. Если «случайности» вторичны, то и внимание к ним соответствующее. Собственно, так и происходило в ходе историографической практики, несмотря на все призывы всемерно учитывать «второстепенное», «случайное», «производное» и т.д.
Если мы ограничимся приведёнными теоретическими характеристиками и попробуем оценить сущность феномена «забытая война», то у нас могут получиться следующие подходы. Первое: если война «забыта», то, следовательно, она не вписывается в логику развития социума, основанную на проявлении (реализации) общесоциологических, исторических законов. Может быть «забыта» лишь та война, которая не вписывается в генеральную линию, связанную с прогрессивным движением социума, реализацией интересов передового класса. Если война «забыта, то это объективно, в этом есть свои закономерности, которые необходимо выявить и закрепить в общественном сознании. Хотя, конечно, эта «забытость» может носить и случайный характер, это тоже исключать нельзя. Второе: если война «забыта», то это лишь один из смыслов в понимании феномена войны, как данной (конкретной), так и «вообще» войны. Сам по себе феномен «забытая война» не может быть рассмотрен изолированно, вне контекста причинно-следственных связей, фиксирующих тот или иной смысл приводимых суждений. С одной стороны, перефразируя смысл, мы утверждаем его синонимичность. Однако часто бывает и совсем наоборот, когда значение исторических суждений может быть одно, а смысл совершенно разным. Скажем, мы приводим два суждения: «полководец, одержавший победу в одном из важных сражений в первой мировой войне» и «генерал Брусилов – человек трагической судьбы». Здесь подразумевается одно значение (речь идёт о генерале Брусилове), однако смысл суждений всё же разный. Если же кто-то намерен утверждать, что речь идёт о синонимах, то ему придётся столкнуться с проблемой тавтологичности. Вообще здесь достаточно много проблем. Если мы скажем, что речь здесь идёт о смысловом равенстве, то будем иметь тавтологию. Если же о неравенстве, то одно из суждений ложное, что тоже не соответствует действительности. Третье: «забытая война» – явление сугубо из сферы идеологии, теории ценностей, интерпретированное тем или иным способом. На этом тезисе остановимся более подробно.
В сентябре текущего года В.В. Путин, выступая перед молодыми обществоведами России, привёл историческую аналогию между политикой большевиков в годы первой мировой войны и позицией российских либералов по отношению к современному состоянию международных отношений и позиции, занятой российским правительством. Дескать, тогда имело место предательство национальных интересов, и ныне случилось нечто похожее (отношение к событиям в Крыму, Украине). Тогда войну «забыли» постольку, поскольку она не входила в «реестр» событий, отражающих логику исторического развития, и противоречила поступи железных батальонов пролетариата, и сегодня историю «переинтерпретируют» с точки зрения не национальных, а космополитических интересов. Тогда «социальный мотив перевешивал значимость победы России в войне» [1, с. 47], как пишет Н.Смоленский, и сегодня представления о либеральном идеальном мироустройства «перевешивают» патриотические соображения. Здесь имеют место многочисленные дискуссионные моменты, непростые повороты в изучении вопроса, на которых есть смысл остановиться. Во-первых, политику партии В.Ленина всё же сложно назвать «предательской». И потому, что в известной работе «О национальной гордости великороссов» вождь мирового пролетариата чётко обозначил свои, в том числе и патриотические мотивы поведения. И потому, что практика борьбы за власть подразумевала действия, которые сегодня фактически признаны «нормальными», «единственно верными» при всём словоблудии, имеющем место. То есть, на первом месте пресловутый прагматизм в духе князя Бисмарка, креативность в русле американского представления о должном, решение вопросов, связанных с борьбой за власть, а потом уже всё остальное. Достаточно вспомнить, например, движения мысли вокруг понятия «демократия» и сопоставить эти движения с практикой конкретных государств, чтобы стало понятно: есть идеальные устремления, а есть реальная практика реальных властных структур. Можно, конечно, сказать, что вот, скажем, генерал Деникин «социальное» поставил в подчинённое положение к патриотическому элементу: призвал бороться с фашистской Германией, напавшей на СССР, хотя и сам люто ненавидел Советы. Так ведь и среди марксистов были лица, которые считали необходимым продолжать борьбу с Германией. И широко известна полемика в партии по поводу заключения «похабного» Брестского мира. Здесь, скорее, можно и нужно говорить о маккиавеллистской практике, нежели «подчинении социального элемента патриотическому».
На наш взгляд, «замыкая» отношение к тому или иному историческому событию на идеологических ценностях, политических приоритетах мы всё же суживаем проблему. Вот и в отношении к первой мировой войне говорить о том, что дело здесь исключительно в политике партии Ленина – и последующих вождей – это верно, но недостаточно. Ведь вопрос можно поставить шире. Например, утверждать, что, если нация забывает то или иное историческое событие, то корни этого события не столь глубоки в общественном сознании, как это кому-то представляется. Ведь бывают – и часто – ситуации, когда то или событие «забывают», а оно никак не уходит из исторической памяти, живёт в сказках, мифах, передаётся из поколения в поколение. Вот первую мировую войну забыли – может и потому, что хотели забыть? Может, вопрос и в том, что на ментальном уровне присутствовал протест против этой ненужной для широких масс войны? Люди не чувствовали её личную важность, необходимость отдавать жизни за неведомо чьи интересы. Почему призыв большевиков прекратить «грабительскую войну» нашёл широкий отклик в сердцах солдат и многих офицеров? Да потому, что понятие «патриотизм» никак не могло вытеснить «социальность» в форме нежелания гнить в чужой земле. Достаточно почитать известную книгу Я. Гашека про солдата Швейка, чтобы понять: война не была нужна людям и тогда закономерно возникает понимание того, что память сама «стирает» то, что в неё органически не вплетено. И никакой абстрактный патриотизм здесь не поможет. Это особенно заметно на примере того, как в первые годы Советской власти народ-богоносец крушил храмы, да, по идеологическому наущению, но сам крушил. А обратимся к известному роману Ремарка про трёх товарищей: война омерзительна, она разрушает всё человеческое, война убивает не только то поколение, которое собственно воюет, но и то, которое приходит ему на смену. Война развращает, а мировая война развращает абсолютно. Зачем это помнить? На основании и в целях некоего патриотизма? Патриотизм, при всей важности и органичности этой категории для социума, для конкретного человека – не абсолютная дефиниция. Нельзя оправдать патриотизмом и нежелание умирать за неясно чьи интересы. Именно потому известный ленинский призыв про штык, который надо бы в землю, получил широкую поддержку. Здесь оставим за скобками и такое национальное качество, как быстрое забвение прошлого, текучесть прошлого, неукоренённость прошлого в настоящем. Мы настолько легко забываем ценности и характер прошлого, что нечего удивляться, когда это прошлое возвращаемся к нам в искажённом, трансформированном качестве.
Лепешко Б.М.
Военно-историческое наследие Первой мировой войны в Республике Беларусь и Российской Федерации : проблемы изучения, сохранения и использования : сб. науч. ст./Учреждение образования "Гродненский гос. ун-т им. Я.Купалы"; Ред. коллегия: А.Н. Нечухрин, С.А. Пивоварчик, В.А. Белозорович, С.В. Донских, М.В. Мартен.- Гродно : ГрГУ им. Я. Купалы, 2016
