Центральные категории нашего исследования – категории дискурса и дискурсивных практик. Они являются предметом рассмотрения различных дисциплин, таких как философия, социология, лингвистика, политология и др. Как отмечает Дж. Юл – «дискурс-анализ охватывает широкий спектр научной деятельности, начиная от узко сфокусированного исследования того, как слова «oh» и «well» используются в обыденной речи, до изучения доминирования идеологий в определенной культуре, представленных, например, в образовательных или политических дискурсивных практиках» [14, с. 83].
Между тем, возможности применения дискурс-анализа в социологии и социальных науках не вызывают сомнения. Исследователи отмечают связь прочную между концепциями дискурса и социально-конструктивистским подходом в социологии: «Дискурс-анализ связан с попытками изучения того, как создаются социально произведенные идеи и объекты, составляющие социальный мир, и как они поддерживаются и актуализируются во временном аспекте» [12].
Между тем, что бы приблизится к проблеме анализа дискурса в социологии и социальных науках нам следует рассмотреть концепции, в теоретическом пространстве которых обнаруживаются значимые для изучения дискурсивных практик понятия и идеи. Прежде всего, сюда можно отнести изыскания в рамках философии структурализма, постструктурализма и постмодернизма, отсылающие нас к изучению таких феноменов, как миф, идеология и дискурс.
Центральная проблема при рассмотрении дискурса в социальных науках – проблема соотношения власти и языка. В рамках бартовской семиологии была разработана концепция анализа соотношения между властью и языком через анализ такого феномена, как миф, при его иной интерпретации, чем у К.Леви-Строса. Миф в работах Р. Барта – это «коммуникативная система, сообщение, следовательно, миф не может быть вещью, конвентом или идеей, он представляет собой один из способов означивания, миф – это форма» [3]. Далее Р. Барт обозначает ключевое в понимании природы Мифа отношение между означаемым и означающим, что отделяет его от остальных лингвистических феноменов.
Р. Барт отмечает: «В мифе мы обнаруживаем ту же трехэлементную систему, о которой я только что говорил: означающее, означаемое и знак. Но миф представляет собой особую систему и особенность эта заключается в том, что он создается на основе некоторой последовательности знаков, которая существует до него; миф является вторичной семиологической системой. Знак (то есть результат ассоциации, концепта и акустического образа) первой системы становится всего лишь означающим во второй системе. Стоит напомнить еще раз, что материальные носители мифического сообщения (собственно язык, фотография, живопись, реклама, ритуалы, какие-либо предметы и т. д.), какими бы различными они ни были сами по себе, как только они становятся составной частью мифа, сводятся к функции означивания, все они представляют собой лишь исходный материал для построения мифа» [3].
Таким образом, для Барта Миф – это проблема удвоения смысла. Конвенция, при которой знак, символ, существующий в языке, становится не отражением означаемого, но самим источником уже нового смысла, отсылающего нас к некоему концепту.
Производство мифов неразрывно связано с языком и властью. Барт отмечает: «Объектом, в котором от начала времен гнездится власть, является сама языковая деятельность, или, точнее, ее обязательное выражение ‑ язык» [2]. В этом контексте Барт приходит к своеобразной трактовке понятия дискурс – «В дальнейшем мы будем называть речевым произведением, дискурсом, высказыванием и т.п. всякое значимое единство, независимо от того, является ли оно словесным или визуальным» [2]. Такая трактовка дискурса Бартом была продолжена Г. Маркузе в его фундаментальной работе «Одномерный человек», где ещё больше была усилена проблема влияния дискурса на образ мышления, конструирование мифов и манипуляцию сознанием.
Между тем, центральной для философии фигурой, поставившей вопрос о природе взаимоотношения дискурса и власти, является фигура М. Фуко, который предложил важное для дискурс-анализа понимание соотношения власти и знания, а так же дискурса и субъекта. Власть по Фуко создает то, что мы понимаем под социальным порядком посредством дискурсивных практик – практик по производству значений.
Другими словами дискурс это совокупность неких общих допущений по отношению к тем или иным высказываниям, которые достаточно сильно укоренены в общественном сознании и принимаются в качестве само самой разумеющихся, что никто не ставит их истинность под сомнения. Во многом подобное понимание дискурса связано с таким понятием, как дискурсивные практики. Дискурсивные практики – одно из ключевых понятий дискурс-анализа, которое обозначается как «совокупность анонимных исторических правил, которые устанавливают условия выполнения функций высказывания в данную эпоху и для данного социального, лингвистического, экономического или географического пространства условия выполнения функции высказывания» [9, с. 69].
Дискус образует дискурсивные формации, упорядочивающие реальность, и способствующие формированию определенных представлений о мире, и исключающие другие. В каждую эпоху существуют множество дискурсов, однако не все они обладают одинаковым статусом по отношению к реальности и одинаковым авторитетом, и в итоге одни дискурсы подавляются другими. «Дискурс – это власть, которую необходимо захватить» - резюмирует по этому поводу Фуко [11, с. 110].
Следует отметить, что вопросы, поставленные автором в отношении того, что в конкретную историческую эпоху допущено быть сказанным, а что замалчивается, какие темы поднимаются в публичной сфере, а какие являются «маргинальными», что является объективной точкой зрения а что пропагандой и как всё это связано с дискурсом и властью – остаются актуальными для современных исследователей и по сей день.
Важно понимать, что в структуре дискурса и дискурсивных практик помимо ярко выраженной языковой имплицитно присутствует и идеологическая составляющая [6, 8], понимание которой затруднительно без обращения к таким теоретикам идеологии, как К. Манхейм, А. Грамши и Л. Альтюссер.
К. Манхейм строит свою концепцию социологии знания в рамках подходов о социальной обусловленности (классовой, религиозной и др.) познания. Так же он не отказывается от марксистского понимания идеологии как ложного знания, призванного закрепить эксплуатацию одних классов другими. Манхейм рассматривает два проявления идеологии – идеологию частную и идеологию тотальную. Частная идеология описывает ситуации простого искажения информации, ложных сведений, не затрагивающих глубинные ментальные структуры субъекта и схемы интерпретации действительности. Между тем, тотальная идеология способна изменить интерпретационную матрицу, как на уровне субъекта, так и на уровне социальных групп и общества в целом, тем самым изменения глубинные ментальные схемы восприятия. Именно такими формами проявления идеологии и должна руководствоваться социология знания. Таким образом, идеология по Манхейму – система идей и убеждений господствующих групп, а также бессознательные факторы, скрывающие реальное положение дел в обществе и выполняющие консервативную функцию. Манхейм противопоставляет идеологии утопию как попытку разрушить традиционные схемы интерпретации действительности. Таким образом, идеология и утопия – противоположные формы ложного сознания, меняющие ментальные структуры субъекта [7]. В рамках его учения для нас важен будет тезис о социальной и идеологической обусловленности мышления и о примате идеологического измерения в интерпретации действительности социальными группами.
Представитель неомарксизма, А.Грамши, развивал идею о гегемонии – ситуации, при которой власть осуществляет своё доминирование, не только основываясь на силе и принуждении, но и на согласии. Таким образом, гегемония – положение при котором достигается согласие в рамках трактовки тех или иных событий. Гегемония всегда находится в процессе своего становления, т.е. процессуальна. Гегемония опирается на основные культурные элементы общества: традиции, мораль, обряды, представления о добре и зле и т.д. Разрушение согласия по этим основополагающим позициям есть основное условие революции и подрыва гегемонии. Подрыв гегемонии, таким образом, это процесс незначительных изменений в трактовке тех или иных событий посредством малозаметных изменений содержаний социокультурных смыслов. Средства массовой информации, таким образом, являются одним из основных институтов, посредством которых осуществляется гегемония. Грамши пишет о том, что гегемония осуществляется в пространстве повседневного мышления и повседневных способов взаимодействия между людьми. В рамках дискурс-анализа и нашего исследования концепция гегемонии будет описываться в терминах постоянной борьбы за установление символического порядка дискурса, как на уровне отдельны статей, где сталкиваются противоположные трактовки событий, так и на уровне повседневных дискурсивных практик [5].
Проблематика идеологии продолжила развиваться в работах Альтюссера, который, используя психоаналитическую концепцию Лакана и его понятие воображаемого, понимал идеологию как феномен не коллективного сознания, но феномен индивидуального бессознательного. Идеология по Альтюссеру не является надстройкой некоего экономического базиса, но обладает собственной логикой развития. Альтюссер писал: «Оставаясь на уровне самых общих схем, достаточно знать, что идеология – это система (которая имеет собственную логику и строгость) представлений (которые могут выступать в форме образов, мифов, идей или понятий), обладающая определенным историческим бытием и определенной исторической ролью в пределах того или иного конкретного общества» [1]. Идеология, таким образом, не просто выражает коллективные представления людей об обществе и мире, но определяет отношение действующих субъектов к условиям своего существования. Идеология материальна, и воплощается в определённых социальных практиках (прим. Ритуалы), действуя через т.н. идеологические аппараты государства (религия, школа, семья, право политика, информация). Это означает, что идеология фактически присутствует в обществе, материально укоренена в общественном устройстве, регламентируя частную жизнь индивидов через легитимацию определённого образа жизни в социальных практиках.
Таким образом, понятие власти и идеологии определило дальнейшее развитие дискурс-анализа в работах Э. Лакло, Ш. Муфф, Р. Водак, Т.Я. ван Дейка и Н. Фэркло и др. [6, 8].
В рамках своего подхода Э. Лакло и Ш. Муфф развивают идею дискурсивной теории гегемонии. Дискурс в трактовке Лакло и Муфф – это символическая система конституирующая общество и содержания социальных практик, «форма социального поведения, которая служит для репрезентации социального мира (включая знания, людей и социальные отношения)» [6, с 20]. В рамках данной концепции пересматривается политическое измерение в обществе как то измерение, которое формирует это обществе и само содержания социального. Общество, таким образом, никогда не является завершённым. Характеризующие процесс конституирования общества через дискурс – артикуляция, антагонизм, субъект и гегемония. Артикуляция – это процесс изменения структуры дискурса, отношений между его основными элементами и дискурсивными практиками [6].
Артикуляция происходит по причине антагонизма – противопоставления одного дискурса другому, что говорит о невозможности существования объективности как таковой, т.е. любое знание о мире дискурсивно, следовательно, его содержание варьируется в зависимости от дискурса и постоянно изменятся в результате артикуляции и гегемонии тех или иных трактовок. Субъект в данном подходе схож с бартовским скриптором, это всегда просто позиция в дискурсе, результат соотношения значений и знаков. В результате этого объясняется существование таких коллективных и индивидуальных идентичностей, как фашист, коммунист, либерал, капиталист и др., то есть просто носители определённых дискурсивных практик и означаемых, конституированных дискурсом. Исследователи отмечают: «Поскольку истина недостижима, то бесполезно спрашивать, является ли что-то истинным или ложным. Вместо этого следует сосредоточиться на том, как создаются «эффекты истинности» в дискурсах. Нужно анализировать дискурсивные процессы, посредством которых дискурсы производятся так, что создаётся впечатление об истинности или ложности представленной в них картины действительности» [6].
Эту концепцию развивает критический дискурс-анализ, который предполагает диалектическое взаимодействие социальной реальности и дискурса. Представительница критического дискурс-анализа Рут Водак отмечает «Критическая лингвистика и критический анализ дискурса лучше всего могут быть определены как единая перспектива при осуществлении языкового, семиотического или дискурсивного анализа» [4]. В теоретическом плане Водак выделят важность термина «критический» (апеллируя к значению этого понятия в контексте Франкфуртской школы, в особенности в творчестве Ю. Хабермаса). Она определяет данный термин, как «практическое сближение социальных и политических обязательств (engagement) с социологически информированной конструкцией общества» [4]. Автор констатирует: «критический анализ дискурса имеют своей целью анализ как неявных, так и прозрачных структурных отношений доминирования, дискриминации, власти и контроля, выраженных в языке. Иначе говоря, критический анализ дискурса нацелен на критическое изучение социального неравенства, выраженного (сигнализируемого, конституируемого, законодательно закрепленного и т.д.) в языке или дискурсе» [4].
Очевидно, что данное (во многом доминирующее) видение дискурс-анализа предполагает выход за пределы методологического аппарата критической лингвистики, социолингвистики и политической лингвистики (и в целом лингвистики как науки с её собственной предметной сферой) и использование методов как политической социологии (взаимодействии агентов в политическом поле и дискурсе).
Между тем, если Р. Водак сосредоточена на проблеме отношений неравенства в дискурсе, создания языка, избегающего отношений дискриминации и проч., нас будет в большей степени интересовать направления, эксплицированные в работах Н. Фэркло и Т. ван Дейка.
К примеру, исследования Т. ван Дейка (cоциокогнитивная модель в интерпретации Р. Водак) ставят акцент на «роль средств массовой информации в распространении расизма» [4]. Ван Дейк приходит к заключению, что «наиболее частые темы, касающиеся расизма в прессе, соответствуют преобладающим этническим предубеждениям, выражаемым в ежедневных разговорах: иммиграция как вторжение, иммигранты и беженцы как паразиты, источники преступлений, насилия, а также трудности восприятия иной культуры» [4]. В данном случае приоритетной оказывается степень взаимовлияния повседневных социальных практик и практик СМИ в конструировании этнических стереотипов. Т. Ван Дейк отмечает - «контроль осуществляется не только в отношении дискурса как социальной практики, но в отношении сознания управляемых, то есть в отношении их знаний, мнений, отношений, идеологии, а также личных и социальных репрезентаций. В целом контроль над сознанием является непрямым подразумеваемым, возможным или вероятным следствием дискурса» [13, p. 27].
С другой стороны, пример Н. Фэркло [10] показывает нам, как дискурс потребительской культуры вторгается в такие обособленные в прошлом социальные институты, как Университет. Другими словами, происходит маркетизация и коммерциализация отношений в институтах образования. «Традиционные жанры типа биографии (сurricula vitae) стали похожи на рекламные извещения (происходит "маркетизация" общественного дискурса, т. е. превращение общественного, публичного дискурса в дискурс рынка)» [4] ‑ вслед за Н. Фэркло отмечает Р. Водак.
Таким образом, методология критического дискурс-анализа предполагает следующее видение взаимоотношения дискурса и социальной реальности: «дискурс и социокультурная реальность обуславливают друг друга: дискурс формирует общество и культуру так же, как и сам формируется ими; их взаимосвязь диалектична. Это означает, что каждый факт применения языка делает свой небольшой взнос в процесс воспроизводства или трансформации общества и культуры, включая властные отношения» [13]. В этом плане дискурс неразрывно связан с социальными практиками, где «Дискурс анализируется не только как автономный вербальный «объект», но и как контекстуальное взаимодействие, социальная практика или тип коммуникации в социальном, культурном, историческом или политическом контексте» [13].
И.С. Сульжицкий
