На рубеже XX − XXI вв. Южная и Юго-Восточная Азия вновь вышли на авансцену мировой политики как один из центров развивающейся геополитической борьбы. Именно здесь сегодня намечается процесс нового геополитического раскола мира и нового противостояния великих держав. Отражением усиливающейся конкуренции здесь и в целом в АТР стало нарастающее с 1990-х годов изучение исследователями Российской Федерации новых аспектов взаимоотношений стран, целей и места участников формирующейся региональной системы экономических и военно-политических отношений, в особенности тактики и стратегии КНР как нового уверенного ее актора. Данное направление в российской исторической науке приобретает все большую значимость в связи с актуализацией тихоокеанских интересов современной России.
Российскими аналитиками было вовремя замечено начало пересмотра Китаем с конца 1990-х годов представлений о своем месте в мире и регионе. По общему мнению, ранее он проводил двойную политику, сочетая признание границ и режимов в странах с политикой непрерывного на них военно-политического давления и расширения китайского присутствия в регионе. В первую очередь исследователи обратили внимание на общий характер и направленность действий КНР в ЮА и ЮВА, его цели и методы в условиях меняющейся международной ситуации после финансового кризиса 1997−1998 гг. [1]. Внимание авторов привлекла смена вектора внешней политики КНР − началось наращивание отношений со странами двух регионов. В начале ХХI в. был отмечен переход Китая уже к политике сотрудничества и интеграции, чтобы на основе быстрого экономического роста включить страны сначала экономически, а потом и политически в большой «китайский мир» [2 – 3]. Возрастающая политическая активность КНР в регионе была охарактеризована как «наступательная» или даже «агрессивная», инициативная ради участия в АТЭС [4, с. 8].
Заинтересованность Китая в сотрудничестве со странами ЮА и ЮВА, вытекающая из развития собственно китайской экономики, находилась в постоянном внимании широкого круга исследователей [5-6]. Успешному развитию этих отношений, отмечалось в научных публикациях, немало способствовала особая глобальная обстановка, прежде всего отвлечение внимания США от этого региона после событий «11 сентября», преодоление сопротивления этому процессу со стороны Японии, стагнация ее экономики и падение дипломатической активности, а также нарастание азиатского национализма [7, с. 6]. В этих условиях Китай взял курс на осторожное, постепенное, по мере накапливания экономической мощи, превращение в регионального экономического лидера, стал рассматривать себя в качестве связующего интеграционного моста между СВА и ЮВА. Несмотря на отмечавшееся аналитиками несовпадение интересов южноазиатских и китайских предпринимателей, Южная Азия оставалась для руководства КНР неизменной данностью, имеющей важное геополитическое и геоэкономическое значение [8, с. 33]. В первой половине 2000-х годов Китай, по общему мнению авторов, руководствовался установкой − обеспечить стране мир и процветание, в связи с чем в отношениях с АСЕАН был отмечен переход от состояния подозрительности и опасений к сотрудничеству и экономической интеграции.
Рассмотрение регионально-страновых приоритетов в политике Китая позволило констатировать заметную активизацию в 2002−2005 гг. экономических взаимоотношений с Южной Кореей, стремление создать «форматы сотрудничества» с участием Индии, Мьянмы, Пакистана и Бангладеш. В этих новаторствах содержался уже и вызов Китая мировому сообществу [9, с. 5]. По мнению группы исследователей, главные направления и методы реализации китайской стратегии, которые в полной мере проявили себя в рассматриваемый период, привели к созданию зоны преобладающего влияния КНР с вытеснением возможных конкурентов, прежде всего, американцев. С опорой на ряд субрегиональных организаций, в которых роль Китая не подвергалась бы сомнению, Китай постепенно превращал АТР в плацдарм для расширения своего влияния на другие регионы, имеющие приоритетное значение для постоянно растущих интересов КНР [10, с. 56].
В середине 2000-х годов исследователи констатировали интенсификацию усилий и новые подходы Китая (с 2004 г.) к соседям и к регионам ЮА и ЮВА в целом, в связи с чем более углубленными стали и исследования политических контактов руководства КНР, его экономических инициатив и преференций в отношении отдельных стран, причин дифференцированного подхода к заключению соглашений. Политический аспект в отношениях Китай − АСЕАН был охарактеризован ими как общее стремление к компромиссам в решении основных проблем, поскольку, отмечалось в публикациях, в Пекине понимали, что укрепление атмосферы взаимного доверия возможно только на основе долгосрочного курса на примирение и равноправное сотрудничество. Д. Мосяков, доктор исторических наук, руководитель Центра изучения ЮВА, Австралии и Океании Института востоковедения РАН, сделал вывод: Китай всеми силами стремился показать, что он: а) азиатская страна, которая на равных разговаривает со своими азиатскими партнерами; б) лучше, чем Запад, понимает проблемы стран ЮВА и готов во многом бескорыстно прийти им на помощь в случае возникновения непредвиденных проблем; в) и культурно, и ментально Китай и страны ЮВА представляют собой общий мир азиатских ценностей, противостоящих Европе, США и в целом Западу [11, с. 33]. Автор также считал, что китайские власти вполне успешно использовали в регионе политику кнута и пряника, ибо постепенно шло формирование атмосферы доверия к Китаю со стороны политических элит и широкой общественности в странах АСЕАН на фоне усиления их недоверия к США. В связи с этим представляет интерес высказанное им уже тогда наблюдение о двойственности китайских интересов к процессу интеграции со странами АСЕАН. К первой их группе он относил заявленное стремление превратить будущую зону КАФТА в центростремительную силу всей азиатской интеграции, сделать ее главным противовесом американо-европейской экономической конкуренции в Восточной и Юго-Восточной Азии. Во второй группе неафишируемых целей китайской политики в регионе речь шла о планах достижения не просто экономического, а политического и военно-политического господства [12, с. 10]. В то же время навязывание другим странам торгово-инвестиционной политики, благоприятной для Китая, суть дискуссий о его «новой роли» и «возможном лидерстве» свидетельствовали, по мнению авторов, о том, что его цели гораздо амбициознее целей «простого» регионального лидера [13, с. 32].
Исследователи отмечали, что в отношениях Китая со странами ЮА стала применяться тактика силового давления на своих соседей, а проблемы обеспечения безопасности существенно преобладали над проблемами экономического сотрудничества и соразвития. Такой порядок приоритетов определялся, по мнению Я. Бергера, двумя взаимосвязанными обстоятельствами. Во-первых, со странами ЮА граничат два населенных национальными меньшинствами автономных района КНР − Синьцзян и Тибет, где наиболее сильны сепаратистские настроения, которые поэтому и вызывают наибольшее беспокойство китайского руководства. Во-вторых, в самом регионе ЮА стабильность политической обстановки постоянно подрывается силами международного терроризма, национального раскола и религиозного экстремизма [7, с. 7–8]. Китайское руководство было обеспокоено и стремлением США укрепить свое военное присутствие в этом регионе, что стало основанием, отмечали авторы, для усиленного развития военного сотрудничества со странами региона, включая экспорт вооружений, помощь в модернизации вооруженных сил, создание механизмов совместной безопасности. Одновременно продолжалась и политика экономической интеграции стран. В целом, по общему мнению исследователей, в середине 2000-х годов отношения Китая со странами АСЕАН продолжали оставаться сложным сплетением конкуренции и сотрудничества в борьбе как за рынки сбыта, так и за источники притока иностранного капитала [14]. Китай старался смягчить противоречия, предлагая АСЕАН свои рынок и инвестиции как компенсацию за вытеснение с мировых рынков китайской продукцией товаров из ЮВА и за перенацеливание интересов иностранных инвесторов на Китай [15]. При этом в отличие от США, Китай не выдвигал никаких политических условий для развития сотрудничества, скорее сам шел на выполнение асеановских требований [11, с. 33].
Специальному анализу подвергались отношения с Индией и Пакистаном, их характер был признан «нестандартным» [16–17]. Форсирование их с весны 2005 г. началось, прежде всего, по политическим соображениям и преследовало цель дать новый импульс развитию разносторонних связей Китая с государствами южноазиатского региона. Так, Индии было предложено выступить совместно и стать лидером построения нового порядка в Азии, используя для этого в качестве духовной основы традиции культуры Востока. Отношения стали развиваться довольно активно, несмотря на то, что ее национальные интересы далеко не во всем адекватны китайским, тождество моделей экономической стратегии также приводит к неизбежному соперничеству двух гигантов как на региональном уровне, так и в глобальном масштабе. Пакистан же, «всепогодный стратегический союзник», оказался у Китая на привилегированном положении [16, с. 30–32]. Растущая роль КНР в регионе рассматривалась аналитиками как проявление его усиленной самоидентификации [18, с. 120], признавалось значение «подъема Китая» для глобальной и региональной стабильности [19].
Самостоятельным направлением исследований стало изучение содержания китайско-американских отношений. В 1990-е годы Пекин был настроен на диалог с США, чтобы воспользоваться всеми его возможностями, принимал (условно) даже американскую политику союзов в Азии, делая все для того, чтобы «растворить» их деятельность в рамках более широких институтов, в которых активно участвовал сам, противостоя попыткам ограничить его участие в региональных делах. В этом состояла логика перехода Китая от дэновской стратегии «не высовываться» к проведению активной внешней политики. Однако в 2000-е годы исследователями было отмечено нарастание соперничества между КНР и США в АТР и ЮВА, перерастающее в конкурентную борьбу за доминирование, что привело к возрастанию роли «китайского фактора» и в военно-политической стратегии США в регионе, их активности в условиях нарушенного баланса сил и интересов [20]. В результате, был сделан вывод, Китай фактически сумел сформировать в региональном сообществе представление о возможности позитивной альтернативы зависимости от США [21].
Дополнительным аспектом изучения политики КНР в регионе ЮА и ЮВА постепенно стала территориальная проблема в Южно-Китайском море (ЮКМ) − архипелагов Парасельский и Спратли. Пробуксовывание попыток примирить взаимные интересы на двусторонней основе стало создавать предпосылки для дестабилизации обстановки в регионе. Тщательное изучение исторического аспекта проблемы, формирования позиции Китая позволило сделать прямой вывод о несостоятельности его притязаний на принадлежность их исключительно ему [22–23].
В конце 2000-х годов проблема международного статуса Китая в посткризисный период выдвигается в центр внимания современной российской политологии. Активно исследуются характер растущего китайского влияния на региональный порядок, стратегические цели, которых он добивается в рамках трансформации региональной системы [24–25]. Д. Мосяков обратил внимание на быстрое разворачивание всего комплекса элементов китайской «мягкой силы» в ЮВА, идеологии успешного паназианизма и возврат к традиционным представлениям о Китае как образце для подражания и непререкаемом лидере исторической Большой Восточной Азии [26]. С их помощью начал фактически реализовываться новый принцип внешней политики Китая − «гармоничный мир». На основании анализа новых методов Китая и общей атмосферы в регионе автор предположил сценарий поглощения в будущем Китаем АСЕАН [27, с. 124–134, 156–159]. Представляет интерес и его вывод о том, что руководство КНР последовательно и настойчиво ищет пути для «исторического реванша» − восстановления позиций, утраченных в колониальный период именно в этом регионе мира, как территории, прилегающей к его границе и как историческом регионе китайского лидерства [28]. Было также замечено использование Китаем проблем исторической памяти, представлений и культурной идентичности (региональной, государственной, этнической) для укрепления своих позиций в странах [29].
Анализу подверглось применение ключевых для современной КНР инструментов ее внешней политики − партнерство и добрососедство, отношение к соседскому окружению, расширительная трактовка состава и структуры которого, по мнению В. Портякова, была прямо связана с выходом страны на глобальные роли в мировой политике и экономике [30]. Обращено внимание на дифференцированный подход к соседям, проявившийся в официальных формулах КНР: с Индией − «отношения конструктивного сотрудничества и партнерства, ориентированные на XXI век», с Пакистаном − «всестороннее сотрудничество и партнерство». Возросло изучение пакистанского вектора китайской внешней политики, являвшегося для Китая одним из приоритетных, в рамках которого сложилась система двусторонней поддержки при продвижении друг друга в региональные организации [31-32].
Превалирование центростремительных факторов в устойчивом восходящем развитии китайско-индийских отношений объяснялось исследователями совпадением взглядов двух стран на проблемы глобального развития, обоюдным прагматичным стремлением обеспечить мирную обстановку в своем приграничье и на его периферии, взаимным желанием использовать фактор взаимодополняемости для дальнейшего продвижения по пути социально-экономического роста каждой из стран [33]. Объективно Индию и КНР сближает их позиция по проблеме ядерного оружия. Ориентируясь в разумных пределах на стратегию ядерного сдерживания, оба государства рассматривают его не столько как средство ведения войны, сколько как вынужденный политический атрибут, необходимый для усиления своих региональных и глобальных позиций [34]. Итогом индийской политики КНР, как отмечалось, стал выход на уровень стратегического партнерства.
Наиболее прочные связи у Китая сложились, по мнению Я. Лексютиной, с беднейшими государствами региона − Мьянмой, Камбоджей и Лаосом. Особую значимость Китай придает развитию связей с Мьянмой, обеспечивающей ему доступ к Индийскому океану и создание альтернативных беспокойному Малаккскому проливу путей транспортировки энергоносителей. Отмечен конструктивный характер отношений с Таиландом, союзником США, в то время как Индонезия и Малайзия не проявляли особой заинтересованности в политическом сближении с Китаем. Сингапур и Вьетнам, хотя и развивали связи с КНР, но были нацелены и на широкое сотрудничество с США [35, с. 3-4].
Внимание исследователей привлекли и новые тенденции в развитии региональной ситуации 2010-х годов, прежде всего, обострение китайско-американского соперничества в ЮА и ЮВА, ставшее осенью 2011 г. реальностью. Сложный и противоречивый характер отношений в треугольнике Индия-Китай-США, по мнению специалистов, во многом стал определять нынешние и, возможно, будущие тенденции развития отношений между Востоком и Западом. Углубилось изучение всех аспектов интенсифицирующегося соперничества, проявляющегося в регионе, по мнению авторов, в двух сферах − интеграционных процессах (приоритет модели Транстихоокеанского партнерства или АСЕАН+6), а также в военно-политической сфере (попытки перетягивания на свою сторону ключевых государств региона), что приводит к милитаризации региона и гонке вооружений [36]. В рамках научных дискуссий прозвучал вывод − США не в состоянии реально осуществлять политику сдерживания Китая [37].
В научных публикациях была отмечена возрастающая опасность для КНР со стороны его окружения и выхода из-под контроля очагов напряженности по периметру его границ. Внимание привлекла изменившаяся, «ревнивая» реакция Индии на сотрудничество США и Китая, ее усилившиеся подозрения относительно возможного «сговора» двух нынешних сверхдержав. Однако, считают авторы, создание за XXI век элементов стратегического равновесия в проводившейся ранее пропакистанской внешней политике КНР и улучшение во многом отношений с Индией, которые пострадали после китайско-индийской войны 1962 г., дает основания считать, что, во-первых, Индия вряд ли станет частью откровенного антикитайского блока, поскольку это создало бы напряженность на ее границах, и во-вторых, политическое «сдерживание» Китая также не отвечает ее интересам [38].
В первой половине 2010-х годов аналитики уделяют пристальное внимание уже значению фактического «подъема Китая» для регионального развития и его отношений с соседями. Большинство авторов приходит к выводу, что в настоящее время для успешной реализации своей внешнеполитической модели, которая носит характер «экспансии вовне», и нормализации ситуации в ЮА и ЮВА, новым для Китая направлением должно стать развитие интеграционно-экономических проектов с участием Китая в АСЕАН и др. институтов и диалоговых механизмов. В целом именно экономическая дипломатия является естественным элементом современного существования и выживания Китая, поскольку конкурентные преимущества как фактор поддержания стратегической безопасности в регионе у него весьма значительны [39 – 40]. В отсутствии пока у КНР своего проекта в Южной Азии, как следует из значительного комплекса научных публикаций по данному аспекту, он компенсирует это созданием зон свободной торговли со странами по типу «АСЕАН +1» (с 2001 г.), особенно «АСЕАН+Китай» (с января 2010 г.), участием в новой региональной организации − Восточноазиатские саммиты (с декабря 2005 г.), в конференции AРФ по вопросам безопасности, осуществляя на практике «превращение соседей в партнеров» и все чаще используя другое понятие – «большое соседское окружение Китая».
В научных исследованиях возросло внимание к состоянию вооруженных сил КНР и в Тихоокеанском регионе в целом, поскольку в условиях накопившихся и возникших проблем в отношениях с соседями (территориальной, пограничной, иммиграционной, ядерной) он все чаще стал применять угрозу военной силы, перестал скрывать свои претензии на доминирование в экваториальной и южной части Тихого океана. В связи с участившимися военными обострениями ситуации в ЮКМ, создающими негативный политический фон китайско-асеановским отношениям, актуализировалось изучение островных споров Китая со странами региона. Вывод большинства авторов − в интересах Китая все же контролировать конфликт, а не раздувать его до глобального уровня [41 – 44]. Есть основания согласиться с выводом Д. Мосякова о том, что к целям Китая в регионе добавились военно-политические интересы, связанные с его политическим доминированием здесь, задачи постепенного вытеснения США из ЮВА, расширения военных зон безопасности Китая подальше от собственного побережья и контроля над ключевыми морскими коммуникациями, проходящими в ЮКМ [28]. Это придает его политике по продвижению своих интересов последовательность, бескомпромиссность и жесткость.
В целом основные выводы российских исследователей важнейших аспектов внешней политики КНР состоят в признание того, что в сотрудничестве со странами Южной и Юго-Восточной Азии уже сложились определенные рамки взаимодействия, в основе которого лежит взаимная выгода, а целью является взаимное благоприятствование и выигрыш обеих сторон. Китай пытается создать мирную и процветающую периферию вдоль своих границ, которая смогла бы обеспечить благоприятные условия для его развития. Сегодня в китайском арсенале активно для этого используются миролюбивая внешняя политика, экономическая помощь, моральные ценности и привлекательность духовной и материальной культуры традиционного и современного Китая. Он стремится стать не только образцом экономического роста, но и предлагает альтернативный путь общественного развития. Однако, как полагают некоторые аналитики, период для усиления влияния Китая в ЮА и ЮВА уже миновал, и наступил этап соперничества в регионе с другими державами. На этот новый для него вызов Китай отвечает интенсификацией усилий по дальнейшему упрочению здесь экономической интеграции и утверждению культурной идентичности. Открытым при этом остается волнующий многих вопрос − на каких принципах будет в будущем строиться региональная и международная стратегия КНР?
А. Г. Устюгова
